Скачать книгу
и с такой любовью после Вениамина Каверина об учёных, кажется, никто не писал. В повестях Елены Яблонской – без остатка – вся жизнь, такая родная, такая своя, которую ни на какие перестройки, реформы не отдашь, не променяешь, и если начнёшь сначала, то проживёшь так же. Жизнь по вере.
Полина Рожнова,
поэт, член Союза писателей России
Пора отлёта
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный,
Опять припоминаю благодарно.
Гёте. Фауст (перевод Б. Пастернака)1 Я ехала в маршрутке в Москву. Сидящий напротив парень был невероятно похож на одного моего друга, русского немца, уехавшего в Германию двенадцать лет назад. Навсегда.
В те годы в «Литературной газете» появилась статья о русских немцах: «Не хочу, чтобы он уезжал». Я тоже не хотела, чтобы «он» уезжал, но тогда, в середине девяностых, это почему-то казалось неизбежным. Почему? Гораздо сильнее меня тогда расстроила большая фотография в той же «Литературке»: старик в сванке на фоне оплетённых бутылей и связок лука. И подпись: «Грузия, не уходи!» Грузия ушла, но зачем было уезжать немцам, которые появились на Руси задолго до Петра и Екатерины, как и все наши на первых порах «немые» фряны-итальянцы, французы, англичане, шведы? А для меня первой русской немкой остаётся Екатерина Великая, до конца дней своих говорившая с акцентом и всё равно – русская государыня-матушка!
Через пятьдесят лет после Екатерины один потомок шотландцев напишет: «Его фамилия Вернер, но он русский. В этом нет ничего удивительного…» Конечно, Михаил Юрьевич. А ничего, если я пропущу лесковских немцев с Васильевского острова? Дело в том, что Лесков писал не только о немцах, русских, татарах, англичанах, цыганах… Он также написал лично обо мне. Да-да! В «Соборянах» протоиерей Туберозов возмущается поведением ссыльного полячишки, который глумится над православным обрядом и вообще всячески мутит воду в застойном уездном болотце. Громы и молнии мечет отец Савелий на головы зловредных ляхов и вдруг добродушно спохватывается: «А впрочем, чего мы гневаемся-то? Ведь уже внуки и даже дети этих поляков будут точно такими, как мы, русскими…»
А я даже не внучка, а прапрапраправнучка. Понимаете? Но я о немцах.
Моего любимого немца звали Эдвин. Эдвин Теодорович Байер. Имя Эдик ему категорически не шло. Я звала его исключительно Эдькой, официальные лица вроде завлаба Льва Яковлевича величали Эдвином, а ребята – попросту Фёдорычем. Да и на дверях кабинета Эдькиного отца, в молодости кемеровского шахтёра, а в восьмидесятые партийно-профсоюзного босса, значилось «Байер Ф. О.». Фёдор Оттович.
Предки Эдьки и с папиной, и с маминой стороны приехали в Россию при матушке Екатерине. Причём Фёдор Оттович приходился мне земляком: я ведь крымчанка, а дед Отто Байер до революции владел рыбокоптильней в Керчи. Но ещё в большей степени землячкой считал Эдька мою закадычнейшую подругу Тамарку Фераниди, чей папа, Константин Герасимович, завкафедрой Воронежского строительного института, был потомком феодосийских греков. А уж бабушка Олимпиада Константиновна, которую все, от мала до велика, звали тётей Патей, столь темпераментно беседовала с соседками на улочках тихого Задонска, что, приезжая туда с Тамаркой, я чувствовала себя в ялтинском дворе моего детства. Предки Эдькиной мамы – петербургские немцы – были потомственными лекарями, и прадед даже лечил кого-то из великих князей, за что и был сослан в Архангельск в соответствующие времена. Эдькина архангельская бабушка, Мария Владимировна Пиккель, профессор-педиатр, выйдя на пенсию, переводила Рильке. С родного языка на родной.
Ich Hebe meines Wesens Dunkelstunden,
in welchen meine Sinne sich vertiefen…
Люблю свои раздумья вечерами,
в них чувства глубины моей духовной;
как в письмах, спящих в уголках укромных,
в них жизнь таится и встаёт пред нами
легендою иль памятными снами…
К сожалению, ни мама Эдьки, ни тем более Фёдор Оттович почти не говорили по-немецки. А Эдька знал, кажется, только «натюрлих», да и с английским была беда, как, впрочем, и у всех сотрудников нашей маленькой лаборатории. По крайней мере, кандидатский минимум все наши ребята пересдавали многократно с какими-то невероятными приключениями. Кроме меня, естественно, – спасибо английской школе. Это обстоятельство, как ни странно, и определило мою дальнейшую, после-перестроечную судьбу.
Шеф наш, Лев Яковлевич, именуемый за глаза просто Яковличем или Профессором, говорил по-немецки блестяще. А по-английски читал, разумеется, химическую литературу и очень сносно, по-моему, общался с коллегами на международных конференциях, но вот с написанием собственных статей испытывал затруднения. Непрерывно
Скачать книгу
