LITMIR.BIZ

Скачать книгу

Они тоже замерли на месте и смотрели на меня заостренными глазами, смотрели с каким-то неподвижным, испуганным ожиданием.

      – Вы чего здесь? Чего вы за мною рыщете?

      Ближайший ко мне Задоров отделился от дерева и грубовато сказал:

      – Идемте в колонию.

      У меня что-то брыкнуло в сердце.

      – А что в колонии случилось?

      – Да ничего… Идемте.

      – Да говори, черт! Что вы, нанялись сегодня воду варить надо мной?

      Я быстро шагнул к нему навстречу. Подошло еще два-три человека, остальные держались в сторонке. Задоров шепотом сказал:

      – Мы уйдем, только сделайте для нас одно одолжение.

      – Да что вам нужно?

      – Дайте сюда револьвер.

      – Револьвер?

      Я вдруг догадался, в чем дело, и рассмеялся:

      – Ах, револьвер! Извольте. Вот чудаки! Но ведь я же могу повеситься или утопиться в озере.

      Задоров вдруг захохотал на весь лес.

      – Да нет, пускай у вас! Нам такое в голову пришло. Вы гуляете? Ну, гуляйте. Хлопцы, назад!

      Что же случилось?

      Когда я повернул в лес, Сорока влетел в спальню:

      – Ой, хлопци, голубчики ж, ой, скорийше идить в лес! Антон Семенович стреляться…

      Его не дослушали и вырвались из спальни.

      Вечером все были невероятно смущены, только Карабанов валял дурака и вертелся между кроватями, как бес. Задоров мило скалил зубы и все почему-то прижимался к цветущему личику Шелапутина. Бурун не отходил от меня и настойчиво-таинственно помалкивал. Опришко занимался истерикой: лежал в комнате у Козыря и ревел в грязную подушку. Сорока, избегая насмешек ребят, куда-то скрылся.

      Задоров сказал:

      – Давайте играть в фанты.

      И мы действительно играли в фанты. Бывают же такие гримасы педагогики: сорок достаточно оборванных, в достаточной мере голодных ребят при свете керосиновой лампочки самым веселым образом занимались фантами. Только без поцелуев.

      22. О живом и мертвом

      Весною нас к стенке прижали вопросы инвентаря. Малыш и Бандитка просто никуда не годились, на них нельзя было работать. Ежедневно с утра в конюшне Калина Иванович произносил контрреволюционные речи, упрекая советскую власть в бесхозяйственности и в безжалостном отношении к животным:

      – Если ты строишь хозяйство, так и дай же живой инвентарь, а не мучай бессловесную тварь. Теорехтически это, конечно, лошадь, а прахтически так она падает, и жалко смотреть, а не то что работать.

      Братченко вел прямую линию. Он любил лошадей просто за то, что они живые лошади, и всякая лишняя работа, наваленная на его любимцев, его возмущала и оскорбляла. На всякие домогательства и упреки он всегда имел в запасе убийственный довод:

      – А вот если бы тебя заставили потягать плуг? Интересно бы послушать, как бы ты запел.

      Разговоры Калины Ивановича он понимал как директиву не давать лошадей ни для какой работы. Но мы и требовать не имели охоты. Во второй колонии была уже отстроена конюшня, нужно было ранней

Скачать книгу