Скачать книгу

документов!

      – Прощайте.

      – Будь здоров.

      16. Чернильницы по-соседски

      Куда ушел Осадчий, мы не знали. Говорили, что он отправился в Ташкент, потому что там все дешево и можно прожить весело, другие говорили, что у Осадчего в нашем городе дядя, а третьи поправляли, что не дядя, а знакомый извозчик.

      Я никак не мог прийти в себя после нового педагогического падения. Колонисты приставали ко мне с вопросами, не слышал ли я чего-нибудь об Осадчем.

      – Да что вам Осадчий? Чего вы так беспокоитесь?

      – Мы не беспокоимся, – сказал Карабанов, – а только лучше, если бы он был здесь. Вам было б лучше…

      – Не понимаю.

      Карабанов глянул на меня мефистофельским глазом:

      – Мабудь, нехорошо у вас там, на душе…

      Я на него раскричался:

      – Убирайтесь от меня с вашими душевными разговорами! Вы что вообразили? Уже и душа в вашем распоряжении?..

      Карабанов тихонько отошел от меня.

      В колонии звенела жизнь, я слышал здоровый и бодрый тон колонии, под моим окном звучали шутки и проказы между делом (все почему-то собирались под моим окном), никто ни на кого не жаловался. И Екатерина Григорьевна однажды сказала мне с таким выражением, будто я тяжелобольной, а она сестра милосердия:

      – Вам нечего мучиться, пройдет.

      – Да я и не мучусь. Пройдет, конечно. Как в колонии?

      – Я и сама не знаю, как это объяснить. В колонии сейчас хорошо, человечно как-то. Евреи наши – прелесть: они немного испуганы всем, прекрасно работают и страшно смущаются. Вы знаете, старшие за ними ухаживают. Митягин, как нянька, ходит: заставил Глейзера вымыться, остриг, даже пуговицы пришил.

      Да. Значит, все было хорошо. Но какой беспорядок и хлам заполняли мою педагогическую душу! Меня угнетала одна мысль: неужели я так и не найду, в чем секрет? Ведь вот, как будто в руках было, ведь только ухватить оставалось. Уже у многих колонистов по-новому поблескивали глаза… и вдруг все так безобразно сорвалось. Неужели все начинать сначала?

      Меня возмущали безобразно организованная педагогическая техника и мое техническое бессилие. И я с отвращением и злостью думал о педагогической науке:

      «Сколько тысяч лет она существует! Какие имена, какие блестящие мысли: Песталоцци, Руссо, Наторп, Блонский![52] Сколько книг, сколько бумаги, сколько славы! А в то же время пустое место, ничего нет, с одним хулиганом нельзя управиться, нет ни метода, ни инструмента, ни логики, просто ничего нет. Какое-то вековое шарлатанство».

      Об Осадчем я думал меньше всего. Я его вывел в расход, записал в счет неизбежных в каждом производстве убытков и брака. Его кокетливый уход еще меньше меня смущал.

      Да, кстати, он скоро вернулся.

      На нашу голову свалился новый скандал, при сообщении о котором я, наконец, узнал, что это значит, когда говорят, что волосы встали дыбом.

      В тихую морозную ночь шайка колонистов-горьковцев с участием Осадчего вступила в ссору с пироговскими парубками. Ссора перешла в драку: с нашей стороны преобладало холодное оружие – финки, с их стороны горячее – обрезы. Бой кончился в нашу пользу.

Скачать книгу


<p>52</p>

Иоганн Генрих Песталоцци (1746–1827), выдающийся швейцарский педагог, автор педагогического романа «Лингард и Гертруда» (1781–1787 гг.); Жан Жак Руссо (1712–1778), знаменитый французский просветитель, философ, писатель, педагог, автор романа в письмах «Юлия, или Новая Элоиза» (1761 г.), романа-трактата «Эмиль, или О воспитании» (1762 г.); Пауль Наторп (1854–1924), известный немецкий философ и педагог; Павел Петрович Блонский (1884–1941), русский, советский педагог, психолог, историк философии, профессор, доктор педагогических наук.