LITMIR.BIZ

Скачать книгу

коны и движения отдельно взятой поэтики. Модель, основанная на аналогии «поэзия-живопись», пусть останется исследователям прошлого; да и гносеология-живопись как способ высказываться о стихах не представляет для меня большого интереса. Однако у этого подхода, основанного на «визуальных» аналогиях, есть значительное и недостаточно опробованное ответвление. Я имею в виду иероглифику: вычерчивание гносеологических иероглифов может оказаться в равной степени воодушевляющим и ужасающим занятием. Однако, коль скоро я взялся стоять у истоков моей личной Азии-обо-всем, творить иероглифы – дело неизбежное.

Первая горизонтальная линия. Ручей

      Я в духе! Словно, как ручьи

      С высоких гор на долы злачны

      Бегут, игривы и прозрачны,

      Бегут, сверкая и звеня

      Светлостеклянными струями,

      При ясном небе, меж цветами,

      Весной: так точно у меня

      Стихи мои, проворно, мило

      С пера бегут теперь; – и вот

      Тебе, мой явный доброхот,

      Стакан стихов: На, пей! Что было,

      Того нельзя же воротить!

Н. Языков

      Музы, как мы помним из работ средневековых поэтологов (например, К. Ландино), способны вселиться в человека вовсе не искусного в поэзии, даруя ему способность творить выдающиеся поэтические произведения, что, с точки зрения теоретиков той эпохи, является ничем иным, как доказательством божественного происхождения поэтической речи. Упомянуть об этом необходимо в связи с тем немаловажным обстоятельством, что в стихах Василия Бородина открытость, простосердечность и даже некоторое простодушие интонации идут рука об руку с нарочитой «неискусностью». Последнюю характеристику нужно брать в кавычки, потому как никакой неискусности или, упаси Боже, неумелости в этих стихах нет, но есть манифестирование неискусности как жест, в случае Бородина имеющий значение (само)стилизации. Зачастую эта разновидность манифестирования выполняет функцию своего рода предельно герметичной оболочки, в которую помещает себя поэт.

      Даже беглого взгляда на поэтику Бородина, на все те изменения, которые она претерпела на протяжении десяти лет, достаточно, чтобы понять: перед нами поэт, искусно (пусть и с некоторой осторожностью и неуверенностью) осваивающий и осуществляющий русский стих. В самом деле, стихотворческое мастерство Василия Бородина обнаруживается практически во всем, и читателю даруется многое: от беспримесных классических метров: «когда архимандрит Зинон / осмыслил заново канон» – до ритмической расхлябанности: «ночью гóлоса и соловушкой корабля / поёт дальняя кораблю земля», от архаичного: «словá, умнейших вам соседств! от отчих гнёзд пора к звездáм» – до полубезумного и полузаумного: «аристократизма смысловых ежей» и «где нам там крыльев / где нам там тут / крылья укрыли / где нам туда» и т. д. Ручьевая логика данного поэтического письма многослойна, надводный и подводный миры и мирки в восприятии читающего (и, может быть, самого автора) часто меняются местами, поэтому любой, кто возьмется проницать эти глубины и обманчивые отмели своим восприятием, рискует очутиться в области той пространственной подвижности, какой способна оморочить и зачаровать устремленность потока. Однако если этот поток бородинской речи, как видно почти сразу, не обрушивается с высот и не стремится «на долы злачны» (антитезы «высокое – низкое» или «духовное – мирское» в поэтическом мире Бородина нет), то как он движется в этом мире, где связь между чувством и предметом настолько прямая, что поэт может сказать «я люблю тебя так что вода начинает сиять»?

Вторая горизонтальная линия. Равнина

      В нем вера полная в сочувствие жила.

      Свободным и широким метром,

      Как жатва, зыблемая ветром,

      Его гармония текла.

Е. Баратынский

      На берегах ручья, конечно, поля в разгар убора урожая. Бородинскую точку обзора, позицию наблюдателя, из которой осуществляется то самое «альтернирование смысла»[1], на которое совершенно справедливо указывает Александр Житенев, можно ощутить по косвенным признакам, всякий раз воссоздавая ее посредством акта читательского опыта, опираясь в том числе на интонационные особенности письма. Простосердечие и детскость интонации через нарочитую неискусность ведут за собой в пространство говорения предсказуемое отношение к миру и к себе: не-страстность, не-искушенность; в стихах Бородина нет ни одного элемента «взрослого» мира: поэт загерметизирован в своем звучном добросердечии к миру, не воспринимая никакой «взрослой» проблематики, а этический компонент, посредством инфантилизации расщепляясь на простую оппозицию, предъявлен на уровне «ты ещё скажи, так устал, что в трамвае мéста не уступил».

      Конец ознакомительного фрагмента.

      Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

      Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

      Безопасно

Скачать книгу