Бессмертная стрекоза - Дмитрий Воденников Уроки чтения (АСТ)

Скачать книгу

рассказе мелькает:

      Попросил меня сыграть на рояле что-нибудь церковное. – Да я не умею. – Ну, и очень глупо. Церковное всегда надо играть, чтоб соседи слышали. Купи хоть граммофон.

      Всё в одной связке: «Церковное всегда надо играть, чтоб соседи слышали», которое играют на рояле и которое играет теперь граммофон. Ах, мой милый Августин, все прошло, все.

      У Андрея Платонова в его записных книжках встретилось:

      Гордость: отец сажает 10-летнюю дочку, надевает ей очки, открывает окно, заводит граммофон, пьет чай. Прохожие завидуют: дочь в очках – образованная, граммофон – богатство, чай пьет с сахаром.

      Пройдет лет двадцать-тридцать – и у Ахмадулиной граммофон уже выйдет очищенным из огня и пыли времени, как феникс (и, может быть, этой пылью и очищенный, как чистили раньше песком самовар), прощенный и простительный, как символ всего, на что она хотела бы быть похожа – по крайней мере, чего бы не устыдилась.

      О, для раската громового

      так широко открыт раструб.

      Четыре вещих граммофона

      во тьме причудливо растут.

      Я им родня, я погибаю

      от нежности, когда вхожу,

      я так же шею выгибаю

      и так же голову держу.

      Я, как они, витиевата,

      и горла обнажен проем.

      Звук незапамятного вальса

      сохранен в голосе моем.

      Не их ли зов меня окликнул

      и не они ль меня влекли

      очнуться в грозном и великом

      недоумении любви?

      Впрочем, Ахмадулина – какой с нее спрос? У Берберовой в ее книге «Курсив мой» есть более показательное:

      – Советское дитя! – сказала мне однажды в 1920 году одна барыня, взяв меня за подбородок и сверля меня глазами.

      – Что вы хотите, Марья Иванна, мы едим перловую кашу, танцуем под граммофон и носим рвань.

      Диагноз поставлен, слово найдено, вопрос снят.

      И пусть дикая Цветаева не захочет мириться (рамок не любила, вызов принимала, строила себя специально с вывертом):

      …А граммофон, из темного угла вытягивая к нам свое вишневое деревянное певчее горло, пел и играл нам – все, что умел, всё, что «умели» – мы: нашу молодость, нашу любовь, нашу тоску, нашу разлуку.

      И когда я, потом, перед отъездом из России, продала его татарину, я часть своей души продала – и всю свою молодость.

      (Из «Повести о Сонечке»)

      Ах, мой милый Августин, ах вы, моя милая Марина Иванна, что вы можете сделать? Вы уже упали в яму, и никто не услышит вашу волынку, и никакой товарищ татарин не вытянет.

      Иголка зацепилась за трещину и елозит уже полминуты одно и то же: Вера Васильевна как будто икает. Надо Веру Васильевну напоить водой либо испугать. Все прошло, все.

      Нет, не всё

      «Дичок, медвежонок, Миньона», – повторяю я про себя.

      (Это из списка нежных слов для мертвой женщины у Мандельштама. «Возможна ли женщине мертвой хвала?»)

      А если

Скачать книгу