LITMIR.BIZ

См.: Великая Отечественная война 1941–1945: энцикл. М., 1985. С. 307. Причем здесь ярко прослеживается процесс наращивания усилий и темпов. Так, если за первое послевоенное десятилетие (1945–1955 гг.) по истории Великой Отечественной войны издали 1200 книг, брошюр и журнальных статей, в том числе 14 обобщающих трудов, то за последующие пять лет (1956–1961) увидели свет уже более 2000 книг, брошюр и журнальных статей, в том числе 73 обобщающих исследования (История Великой Отечественной войны. Т. 6. М., 1965. С. 403).

См., например: Поляков Ю. А. Наше непредсказуемое прошлое: полемические заметки. М., 1996; Сидорова Л. А. Советская историческая наука середины XX века: синтез трех поколений историков. М., 2008 и др. Отметим лишь, что здесь боролись два противоположных направления: 1. Жесткая критическая (во многом, как стало понятно с определенной временной дистанции, тенденциозная, в значительной степени, необъективная) оценка итогов развития советской историографии. Например, Ю. Афанасьев безапелляционно заявил буквально следующее: советская историография «особый научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоталитарного государства и приспособленный к обслуживанию его идейно-политических потребностей» (Афанасьев Ю. Феномен советской историографии // Отечественная история. 1996. № 5. С. 151). Примерно такую же оценку высказала Н. В. Иллерицкая, поддержав мнение Ю. Н. Афанасьева. Она пришла к выводу, что «партийное руководство наукой сыграло свою пагубную роль – советская историческая наука перестала быть наукой, так и не предприняв серьезных попыток стать ею» (Иллерицкая Н. В. Становление советской историографической традиции: наука, не обретшая лица // Советская историография. М., 1996. С. 187). 2. Осмысление феномена советской историографии с позиции новых подходов, утвердившихся сегодня в отечественной исторической науке. А они подразумевают исключение жестких излишне категоричные аксиологических суждений, подобных приведенным выше. Наступает время верификационных, академически взвешенных оценок. Не случайно, в последние годы в научном сообществе все более утверждается точка зрения, согласно которой использование формулы «феномен советской историографии» сочетается с признанием ее достижений» (Бычков С. П., Свешников А. В. Проблема феномена советской историографии // Очерки истории отечественной исторической науки ХХ века. Омск, 2005. С. 124). Именно эта точка зрения и находит отражение в ряде добротных современных историографических исследований (См., например: Ефремов В. Я. Моральный дух Красной армии и проблемы его укрепления в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – май 1945 гг.): советская и постсоветская историография XX века: монография. СПб., 2006; Гуров В. А. Историография и исторические причины локальных войн и вооруженных конфликтов на постсоветском пространстве: первый исторический опыт (1988–2005 гг.). Монография. Тольятти, 2010 и др.)

Теоретическая и методологическая база исторических исследований закостенела в рамках догматизированного марксизма, преломленного сталинскими идеологами в политических интересах тоталитарного режима (читай: марксизм-ленинизм). Марксизм-ленинизм, в большевистском его измерении, стал, по емкому определению Б. Рассела, данного ученым еще в 1920 г., не просто политической доктриной, но еще и религией со «своими догмами и священным писанием» (Рассел Б. Практика и теория большевизма. М., 1991. С. 7). На долгое время в теории исторического познания занял ведущее место догматизм. А его главную характерную черту ранее четко определил великий Г. Гегель – односторонне рассудочное мышление, когда «исключаются противоположные определения» (Гегель. Соч. М.; Л., 1929. Т. 1. С. 70.). Причем, догматизм выступал в тесной связи с конъюнктурщиной, которая в отличие от него, может быть не закостенелой, а постоянно видоизменяться, реагируя на политический ангажемент. В конечном итоге, И. В. Сталин, сделав марксизм-ленинизм государственным мировоззрением, оградив его от критики, создал все условия, чтобы тот, вместо утверждения себя в качестве одного из путей исторического познания, окончательно закостенел.

См., например: Ефремов В. Я. Деятельность властных структур по укреплению морального духа вооруженных сил Советского государства (1918–1991 гг.): историографическое исследование. Самара, 2007 и др.

См., например: Ипполитов Г. М., Ефремов В. Я. Условия выполнения советских исторических исследований по проблемам Гражданской войны в России во второй половине 1930-х – первой половине 1950-х гг. // Самарской научный вестник. Науч. журн. 2013. № 4(5). С. 81–85 и др.

Не случайно, к примеру, в 1952 г. в пятый раз переиздали книгу И. В. Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза» (см.: Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. 5-е изд. М., 1952).

См., например: Сборник сообщений Чрезвычайной государственной комиссии о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков. М., 1946; Важнейшие законы и постановления Советского государства за время Великой Отечественной войны: в 19 вып. М., 1946; Героическая оборона Севастополя 1941–1942: сб. док. и материалов. Симферополь, 1946; Героический Сталинграда: сб. док. и материалов: в 2 кн. Астрахань, 1948; Сборник военно-исторических материалов Великой Отечественной войны: в 19 вып. М., 1949; Битва за Тулу: сб. док. и материалов. Тула, 1950 и др.

Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948.

См.: История Великой Отечественной войны. Т. 6. С. 403. Достижению таких результатов способствовало то, что, начиная с 1946 г., активно работали Управление по изучению опыта войны, а с 1949 г. – Военно-историческое управление, а с 1953 – Военный отдел Военно-научного управления Генерального штаба Советской Армии, Главного штаба ВМФ и Главного штаба ВВС, военно-исторические отделения и группы ряда управлений Министерства обороны СССР, Институт истории АН СССР. Интенсивно исследовалась история Великой Отечественной войны в вузах страны (Более подробно см.: Жилин П. А. Советская военно-историческая литература // Развитие советской исторической науки 1970–1974. М., 1975. С. 108–121 и др.)

Хрущевская оттепель – уникальный период отечественной истории. Ее породил XX съезд КПСС (1956 г.). Секретный доклад Н. С. Хрущева оголяет страшную правду о временах культа личности И. В. Сталина, а вернее, как сегодня стало ясным, лишь только ее небольшую часть. Этот доклад сыграл (в какой-то мере) роль горького лекарства, которое больной, морщась, выпивает, чтобы выздороветь. И хотя (теперь это уже не вызывает сомнения), хрущевская правда о мрачных временах культа личности И. В. Сталина была рафинированной, в советском социуме она буквально вызывала шок. Следом началась мучительная переоценка ценностей, ломавшая души, например, поколения «шестидесятников» (многие из них впоследствии стали на путь диссидентства). Хрущевская оттепель – время мечтаний и несбывшихся надежд. Его главное содержание обусловливалось, если говорить обобщенно, конструктивными процессами в экономической, социально-политической и духовной жизни страны. Но, хотя облик страны благодаря циклу реформ преобразился, крупного прорыва в новое качество не произошло. Налицо сплошной узел противоречий, который так и не удалось разрешить: слишком цепко мертвый И. В. Сталин держал Н. С. Хрущева и его единомышленников за ноги (более подробно см., например: Зубкова Е. Маленков, Хрущев и «оттепель» // Коммунист. 1990. № 14. С. 86–95; Косолапов Р. «Оттепель» дала распутицу. XX съезд КПСС: взгляд через сорок лет // Диалог. 1996. № 4. С. 66–68; Аксютин Ю. В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953–1964 гг. М., 2004 и мн. др.)

Более подробно см., например: Ипполитов Г. М., Ефремов В. Я. Условия выполнения советских исторических исследований по проблематике истории Гражданской войны в России (1918–1922 гг.) во второй половине 1950-х – первой половине 1960-х гг. // Самарский научный вестник. Науч. журн. 2016. № 2 (15). С. 120–126 и др.