Труба и другие лабиринты - Валерий Хазин

Скачать книгу

слова его были ясными, твердыми и острыми, как сапфир: смех глупых – говорил он – что треск тернового хвороста под котлом, и пронесётся дымом[139]. Одно дело – гости в доме, совсем другое – наемники пришлые, и не нужно путать туризм с эмиграцией, а место в среднем классе – с персональным лайнером.

      Никому не простительно оставлять вахту без спроса и ставить чужих на работы.

      Никто не уйдет безнаказанным, если явятся в дом незваные.

      Никому не будет позволено самовольно покинуть Завражную.

      Ибо все это, говорил Шафиров, – только гонка в недоумении и вечное опоздание.

      И, подступившись, спрашивал смутившихся:

      Откуда ждать помощи или ответа тем, кто пожертвует необходимым в надежде получить излишнее, и выйдет из общего дела?

      Готов ли кто-то отсечь себе пути к дому номер девять на Завражной, и обратить жизнь свою вдали не в дым даже – а в тень, бегущую от дыма?[140]

      Знает ли кто-то, какова цена вопроса и цена отсечения?

      И, проговорив так, долго еще потом перешептывался Шафиров с Мусой, прохаживаясь вдоль оврага под шелестящими тополями: не стоит ли установить – вокруг да около дома, и по периметру, и внутри – новую круглосуточную систему видеонаблюдения, и прослушку на телефоны?

      И оба недоумевали, отчего это не убавляется забот, и время не делается легковесным, хотя вот уже третье лето истекает, и всё растут нефтяные котировки на рынках, и благоприятны кросс-курсы мировых валют и перепады цен в портах Джейхана и Вентспилса, и не утихает ток в трубе; и прибывают исправно платежи, и каждый получает свое?

      Но обоим было понятно, что главный разговор их – с Застраховым – впереди.

      7

      Собирались долго, и всё же решили рискнуть: выставили нефритовые рюмки и коньяк, хотя и поглядывали на Застрахова с тревогой. Однако уже третий глоток развеял все опасения: осталась рука Застрахова крепка, и речь тверда, а глаза заблестели мягко, без всяких признаков болезни.

      Шафиров не преминул заметить, что сегодня пьют они нечто совершенно особенное: именно эта, крайне ограниченная, партия знаменитого коньячного дома получила золотую медаль Миллениума на всемирном конкурсе в Сан-Франциско[141].

      И, как прежде, накрыло выпивавших теплой волной душевного разговора: стали спрашивать Застрахова, о каком это празднике нашептывают жители дома, и не задумал ли он чего-нибудь втайне?

      А когда выслушали, прокряхтел Муса, как бы злословя: «Ёрмунрёкк!»[142].

      Шафиров же спросил, нахмурившись, не залило ли в самом деле Вольгинск тенью дальних столиц, не затмило ли глаза соседу, и что за имена произносит он поминутно – Саша, Даша и Глаша?

      И Застрахов насупился, а потом отвернулся и сказал: вот уже третий август на исходе с того дня, как прогудела труба, а время почему-то не делается легковесней…

Скачать книгу

<p>139</p>

…смех глупых – говорил он – что треск тернового хвороста под котлом, и пронесётся дымом…

См. Екклесиаст, 7:6: «потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это – суета!»

Ветхозаветная книга Екклесиаста, или Проповедника (в оригинале – Кохелет) довольно часто цитируется героями повествования.

Рефрен книги – горькие размышления о тщете земного бытия и человеческих забот – вошел в европейскую культуру в виде хрестоматийного фразеологизма «Суета сует».

См. Екклесиаст, 1:2 в Синодальном русском переводе: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!». Формула перекочевала в латынь и другие европейские языки через греческий перевод.

Между тем ключевое слово этой формулы, переведенное как «суета», «тщетность», на языке оригинала звучит: «гевел». Первое значение этого слова на иврите: дыхание, осевший пар, дым. «Гевел» в древнееврейской поэзии принадлежит к образам, служащим для описания мимолетности человеческого существования (так же, как вода, тень, дым и т. д.).

Таким образом, речь Шафирова, как будто ведомая какой-то дальней генетической памятью, движется поверх общеупотребительных формулировок и восходит непосредственно к словам первоисточника: «Пронесется дымом», – говорит он.

Очевидно, что всевозможные «дымы» являются лейтмотивом повествования.

<p>140</p>

…обратить жизнь свою вдали не в дым даже – а в тень, бегущую от дыма?

Шафиров перефразирует известное стихотворение Ф. Тютчева:

Как дымный столп светлеет в вышине! —Как тень внизу скользит, неуловима!..«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне,Не светлый дым, блестящий при луне,А эта тень, бегущая от дыма…»

1848 или 1849

В этом эпизоде повествования «дымные» метафоры достигают своей кульминации: сгущаются до предела, чтобы, в конце концов, испариться и стать тенью на ветру.

В одном из «Колымских рассказов» (70-е годы XX века) Варлам Шаламов контаминировал эти же строки в описание того вожделения, с каким лагерники вдыхают расстилающийся вокруг табачный дым – «не дым, а тень, бегущую от дыма».

«Быть может, всемирная история – это история различной интонации при произнесении нескольких метафор», – пишет Борхес в рассказе «Сфера Паскаля» (1951 г.).

<p>141</p>

…именно эта, крайне ограниченная, партия знаменитого коньячного дома получила золотую медаль Миллениума на всемирном конкурсе в Сан-Франциско…

Скорее всего, это – Фрапен VSOP: коллекция получила золотую медаль на Всемирном Алкогольном Конкурсе в 2001 году в Сан-Франциско.

<p>142</p>

Ёрмунрёкк

Персонаж «Старшей Эдды» (Речи Хамдира) и «Младшей Эдды» Снорри Стурлусона (Sturluson Snorri, 1178–1241). Древнейшее из героических сказаний представлено в «Старшей Эдде».

Историческая основа сказания – события IV века. Историк Аммиан Марцеллин рассказывает (около 390 г.), что король остготского царства у Черного моря Эрманарих (исл. Ермунрекк) в 375 году покончил с собой из страха перед нашествием гуннов.

Готский историк Иордан сообщает (в середине VI в., и, может быть, уже на основе готской героической песни), что братья из племени росомонов, Сарус и Аммиус, напали на Эрманариха и пронзили ему бок мечом, мстя за свою сестру Сунильду (исл. Сванхильд), которую Эрманарих велел привязать к хвостам коней и разорвать на части в наказание за ее измену мужу.

Сказание это известно также из ряда более поздних скандинавских и немецких источников.