LITMIR.BIZ

Скачать книгу

      – Ну, какие там нищие! Испортите вы Виктора вконец.

      – Не любишь ты брата, великий грех на тебе!

      Он уходил, отмахиваясь от неё.

      Виктор обращался с матерью грубо, насмешливо. Он был очень прожорлив, всегда голодал. По воскресеньям мать пекла оладьи и всегда прятала несколько штук в горшок, ставя его под диван, на котором я спал; приходя от обедни, Виктор доставал горшок и ворчал:

      – Не могла больше-то, гвозди-козыри!

      – А ты жри скорее, чтобы не увидали…

      – Я нарочно скажу, как ты для меня оладьи воруешь, вилки в затылке!

      Однажды я достал горшок и съел пару оладей, – Виктор избил меня за это. Он не любил меня так же, как и я его, издевался надо мною, заставлял по три раза в день чистить его сапоги, а ложась спать на полати, раздвигал доски и плевал в щели, стараясь попасть мне на голову.

      Должно быть, подражая брату, который часто говорил «звери-курицы», Виктор тоже употреблял поговорки, но все они были удивительно нелепы и бессмысленны.

      – Мамаша – кругом направо! – где мои носки?

      Он преследовал меня глупыми вопросами:

      – Алёшка, отвечай: почему пишется – синенький, а говорится – финики? Почему говорят – колокола, а не – около кола? Почему – к дереву, а не где пла́чу?

      Мне не нравилось, как все они говорят; воспитанный на красивом языке бабушки и деда, я вначале не понимал такие соединения несоединимых слов, как «ужасно смешно», «до смерти хочу есть», «страшно весело»; мне казалось, что смешное не может быть ужасным, весёлое – не страшно и все люди едят вплоть до дня смерти.

      Я спрашивал их:

      – Разве можно так говорить?

      Они ругались:

      – Какой учитель, скажите? Вот – нарвать уши…

      Но и «нарвать уши» казалось мне неправильным: нарвать можно травы, цветов, орехов.

      Они пытались доказать мне, что уши тоже можно рвать, но это не убеждало меня, и я с торжеством говорил:

      – А всё-таки уши-то не оторваны!

      Крутом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства неизмеримо больше, чем на улицах Кунавина, обильного «публичными домами», «гулящими» девицами. В Кунавине за грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и грязи: трудная, полуголодная жизнь, тяжёлая работа. Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока, суета. И на всём здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука.

      Плохо мне жилось, но ещё хуже чувствовал я себя, когда приходила в гости ко мне бабушка. Она являлась с чёрного крыльца, входя в кухню, крестилась на образа, потом в пояс кланялась младшей сестре, и этот поклон, точно многопудовая тяжесть, сгибал меня, душил.

      – А, это ты, Акулина, – небрежно и холодно встречала бабушку моя хозяйка.

      Я не узнавал бабушки: скромно поджав губы, незнакомо изменив всё лицо, она тихонько садилась на скамью у двери, около лохани с помоями, и молчала, как виноватая, отвечая на вопросы сестры тихо, покорно.

      Это мучило меня, и я сердито говорил:

      – Что

Скачать книгу