LITMIR.BIZ

      Поскольку Рудольф Нуреев действительно любил быть на виду, поскольку он жаждал станцевать все, потеснив при этом других, то очень скоро в мире танца у него появились враги. Он это прекрасно понимал. «Где бы я ни оказался, я везде чужак, – признавался он Джону Груену в мае 1974 года, будучи на пике своей карьеры. – Я чужой на Западе, чужой в любой труппе, и это чувство возникает у меня каждый раз, когда я куда-нибудь попадаю. Это не слишком приятно. И тем не менее я не хочу оказаться в стороне. Я знаю, что должен сделать, я знаю, что я могу дать. У меня миссия, которую я должен выполнить…»⁴⁰.

      Итак, было произнесено загадочное слово миссия… Миссионеров, насколько мне известно из истории, не слишком любят аборигены. Нуреева это тоже коснулось. В Кировском он был неудобен. О Королевском балете (двенадцать лет в статусе звезды!) он сам скажет впоследствии не без злости и разочарования: «Я был необходим, чтобы заполнять театр, служил грелкой, чтобы чайник всегда был горячим, а потом должен был уйти как можно скорее. Убирайся! Приведи нам публику и убирайся! Поезжай в Америку, чтобы там заполнить театры… Получай пинок под зад. Пошел вон…»⁴¹.

      Для Нуреева еще более неприятным было то, что едкие замечания исходили не только от врагов. Эрик Брюн, очень близкий для него человек, проявил жестокость, когда отказался участвовать в 1974 году в серии турне под названием «Нуреев и Друзья». Свой отказ Брюн объяснил такими словами: «Я сказал ему: „Руди, я не могу быть одним из твоих друзей в этой программе, потому что среди тех, кого ты собрал, нет ни одного человека, кто был бы твоим настоящим другом, хотя ты и назвал свой вечер вечером друзей“»⁴².

      Нападки прессы были порой невыносимыми. В 1975 году «Нью-Йорк Таймс» опубликовала целую подборку нелицеприятных высказываний. В частности, Джон Фрезер, критик из «Торонто Глоб энд Мэйл», просил Нуреева «собрать чемоданы и убираться прочь», считая что его «повсеместное присутствие в течение трех лет» стало «препятствием, мешающим сделать необходимый выбор»⁴³. Но о чем журналист не упомянул, так это о том, что канадская труппа искала директора и думала предложить это место именно Нурееву.

      «Слишком дорогостоящий», «слишком холерический», слишком неудобный для других солистов, «которые оставались не у дел, когда танцевал Нуреев», – эти упреки почти слово в слово были повторены десять лет спустя в Парижской опере. Как писал тот же Фрезер, «Нуреев остался тем, кем он был всегда с тех пор, как покинул Россию: чужаком в чужих странах»⁴⁴.

      И тем не менее этот «чужак» стал самым крупным явлением в мире балета. У зрителей с уст слетало лишь одно имя, и это было имя Нуреева.