LITMIR.BIZ

      В тот же день, 20 июля, основные руководители заговора по приказу Геббельса были расстреляны во дворе на Бендлерштрассе. Беку и Штауффенбергу предложили застрелиться. Бек застрелился, Штауффенберг отказался.

      – Кончают самоубийством люди, виноватые в чем-то. Я ни в чем не виноват перед народом.

      Его расстреляли под рев автомобильных моторов.

      Гиммлер понял, что, пока Гитлер и Геринг ждут известий в Растенбурге, в ставке командующего, ему остаются считаные часы для того, чтобы уничтожить наиболее влиятельных заговорщиков, которые могли догадываться о его, рейхсфюрера, осведомленности в планах путчистов. Он должен был уничтожить тех, кто мог сказать об этом, пока эсэсовские следователи не арестовали всех заговорщиков.

      Нет страшнее палача, чем тот, который хочет замести следы своих преступлений.

      Гиммлер начал массовую волну террора.

      Канариса рейхсфюрер и боялся, и в то же время совсем не боялся. Он справедливо полагал, что этот умный хитрец знает: молчание – залог спасения. Именно поэтому он раздумывал, стоит ли его арестовывать, несмотря на старые связи адмирала с расстрелянными генералами и теми, которых сейчас хватало гестапо; первым бросили в подвал фельдмаршала Вицлебена, которого ранее в газетах называли «военным гением рейха».

      Канарис, считал Гиммлер, может оказаться разменной монетой в игре с Западом.

      Но Гиммлер, к счастью, не успел начать осторожного разговора с фюрером о судьбе адмирала; тот сам спросил:

      – Как себя ведет этот негодяй в камере?

      – Кто именно? – не понял Гиммлер. – Этих негодяев оказалось немало, и все ведут себя по-разному.

      – Я имею в виду Канариса.

      – Его еще не успели привезти в тюрьму, – ответил Гиммлер, – завтра я доложу о нем подробно.

      И в тот час, когда Геббельс, выступая публично, смеялся: «Это бунт по телефону!», – начальник политической разведки СД Вальтер Шелленберг арестовывал бывшего начальника абвера адмирала Канариса. (Даже уволенный со своей должности, Канарис был ненавидим Кальтенбруннером.) Адмирал попрощался со своими любимыми таксами, утер слезу и сказал:

      – Шелленберг, любите собак, они не предают.