LITMIR.BIZ

      Сегодня бабушка опять уселась на литературу ХХ века и завелась, и всё так лихо, будто сама в ней участвовала на первых ролях.

      Внучка вежливо слушает и кивает вечернему окну.

      За стёклами кокетничают миллионы ламп. Корпускулярно-волновая имитация. В чёрной плошке города несметные огоньки, как неприличные намёки на куцую мыслью: ночь – жизнь.

      Огни большого города вброшены горстью, пришиты суровой ниткой. Колючепроволочно сплюсована власть с электрификацией.

      Даже миньоны смеются: как можно было плюсовать две человечьи выдумки и ждать счастья, и миллионам ополоумевших смердов обещать новую жизнь и, что характерно, творчество без Бога.

      О, подлое ремесло словесность: море крови ради лампочки. Советское – стильное: зачищены швы, задраены кингстоны, литые формулы, ни сучка ни задоринки, палубы сияют, и флаг возбуждающего цвета.

      Внучка наизусть пожевала определение социалистического реализма: передёрнуло, как от хины; но следом вспомнила о постмодернизме и кисло, дурно подумала плохую мысль нехорошими словами.

      …Бабушка размазывает Шкловского:

      – Один советский долгожитель в юности придумал кривоумное слово – и вельми прославился. В литературоведении словцо стало термином, его проходят в университетах, а ввернуть его в светскую беседу – шик. Кстати, этот автор-шикомейкер для начала погулял по Родине в кожане.

      Внучка кивнула в окно: да, литературоведы в кожанках. Потом надели штатское. Пройдёт лет сто, и никто не поверит, что в двадцатом веке за слова бились насмерть, и некая дама цензура ловила многоталантливого беспризорника по имени неконтролируемый подтекст в кустах неуправляемого контекста.

      – Не томись, – бабушка всё видит. – Шкловское слово – остранение.

      – Это слово – урод, – хмыкает внучка. – Противу правил грамматики.

      – Да. Но революция – опиум для народа. С огненной иглы не соскакивают. Все любят собственные глюки.

      – И что – Шкловский всю жизнь стоял на остранении?

      – Нет. На старости лет, – презрительно усмехается бабушка, – автор признался, что раньше, цитирую, «делал грамматические ошибки… написал одно „н“. Надо „странный“ было написать. Так оно и пошло с одним „н“ и, как собака с отрезанным ухом, бегает по миру». Некоторые вообще не поняли, о чём речь, и пишут отстранение. И даже отстраннение.

      – А зачем признался? – интересуется внучка. – Совесть заела? Какой странный.

      – Вряд ли совесть. Он слишком долго жил. Современники не знают, что кипит внутри литератора малюсенького роста, ехидного, образованного, который наконец настоялся до правдивости. Хорошая совесть – удел молодых. Потом уже поздно. В старости многие злодеи думают о душе. Он и подумал: вдруг душу с ошибкой не примут в рай. Буква – носитель духа. Окно. Признался письменно.

      – Настоялся?

      – Настойка. Знаешь: валерьянка на спирту.

Скачать книгу