LITMIR.BIZ

      Мой сон был безмятежным, и я проснулся в восемь часов утра. Стояла зима, день был тусклый и темный, свинцовое небо тяжело нависло над долиной, окрестные горы были закрыты тучами. Впервые я почувствовал, что меня оставляет бодрость духа, и что-то похожее на беспокойство стало закрадываться в мою душу.

      Ровно в девять часов я услышал тихий разговор в коридоре и шаги нескольких человек, приближавшихся к моей палате. В дверь постучали.

      – Войдите! – сказал я.

      Профессор был высоким мужчиной, около пятидесяти лет. Он стал меня исследовать и с особенным вниманием выслушивал мое сердце, от его состояния зависел успех операции. Результаты осмотра, должно быть, были удовлетворительными, и после нескольких вопросов и двух-трех ободряющих слов знаменитый хирург спустился вниз вместе с другими, чтобы закончить последние приготовления. Меня должны были позвать через полчаса.

      Нервное беспокойство овладело мной. Наконец пришла сестра милосердия и позвала меня в операционную. Все обитатели больницы или ушли на утреннюю прогулку, или отправились на террасы, чтобы провести на них утро, как это было заведено. Все было так, как всегда, и чувство одиночества охватило меня, когда мне стало ясно, сколь мало мое предстоящее испытание интересует весь остальной мир. Хотя последнее и было вполне естественным, все-таки бессознательно-равнодушное отношение этих людей болезненно отразилось во мне. Однако я был рад, что, проходя через лестницы и коридоры, мы никого не встретили.

      Ко мне в приемную вошел один из ассистентов. Он пощупал мой пульс: сто ударов в минуту. «Не беспокойтесь, мы дадим вам кое-что для успокоения нервов», – сказал он. Вслед за тем вошел профессор и сказал, что пора. Он был одет с ног до головы в белое, и его сильные мускулистые руки были оголены по локоть.

      Теперь я находился в светлой, чистой, полной воздуха операционной. Посреди комнаты стоял роковой стол, покрытый белоснежной простыней. Меня накрыли одеялом и отрегулировали подвижные части стола, чтобы мне было удобнее. В следующее мгновение, приказав мне дышать глубоко и равномерно, ассистент начал давать наркоз.

      Барабаны стали выбивать ритмичную дробь в моих ушах. Я почувствовал, как все уплывает, последний остаток сознания меня покинул, и все померкло.

      Сколько времени прошло до моего вторичного возвращения к сознанию, я не могу сказать. Но вот я пришел в себя. Странное чувство легкости наполняло мое существо. Я не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, я мог только думать. Это новое ощущение продолжалось не более сотой доли секунды, и в следующее мгновение я опять стал и видеть и слышать.

      А. Венецианов. «Причащение умирающей». 1839