LITMIR.BIZ

      Придя домой, я закинул портфель в угол и пошел есть борщ. Мама крутилась рядом, и только взглянув на неё, я понял, что скандала не избежать.

      – Ты уроки собираешься делать?

      – Мам, мне некогда, я занят сегодня.

      – Мне звонила Елена Васильевна, ты опять спал на уроке.

      – Мам, я больше так не буду, – покаянно вздохнул я.

      – Что не будешь – учиться не будешь?! Ты как дальше жить собираешься? Дворником работать?! Ты же в институт не поступишь!

      Я опустил голову и глубоко вздохнул. Потом посчитал до десяти. Не помогло.

      – Я не буду поступать ни в институт, ни в университет, ни в колледж, ни даже в техникум! Сдам я твои экзамены и принесу тебе аттестат, и больше даже в руки его не возьму. Тебе на память оставлю!

      – Ты как с матерью разговариваешь?!

      Она от души хлестнула меня по спине полотенцем.

      – В твоей любимой Европе тебя за это лишили бы родительских прав, – уже спокойным голосом сказал я.

      – Сил моих нет уже с тобой бороться!

      – А я думал, ты меня воспитываешь, а не борешься.

      – Сколько можно уже?! Отец такой человек, а ты кем станешь?

      – Мама, я уже зарабатываю больше, чем отец.

      Но мама меня слушать не хотела, поэтому я молча продолжил есть борщ. Мои родители видели только один нормальный путь развития для меня – школа, институт, аспирантура, диссертация, а венцом моего жизненного пути должна быть должность заведующего кафедрой. Также мне полагались: жена из «хорошей семьи», друзья с высшим образованием и как развлечение – вечные разговоры о том, как хорошо живут люди в Европе, и о «жутком тоталитаризме» в «этой» стране, из которой давно пора валить.

      Обо всем этом мне регулярно напоминали, начиная с седьмого класса. А когда я впервые робко заикнулся о том, что не вижу себя ни в науке, ни в преподавании и даже студентом себя не представляю, на меня посмотрели, как на Павлика Морозова.

      Видя, что я её не слушаю, мама крикнула, что я, неблагодарный, не ценю того, что она для меня делает, и ушла.

      – Да ценю я, ценю, – тихо проворчал я. Настроение было безнадежно испорчено.