LITMIR.BIZ

Скачать книгу

зажгли в нем пафос возмущения и до пророчества прояснили его восставшую и негодующую душу.

      Среди его политических строф есть одно поразительное прорицание. В стихотворении «На новый, 1855 год», за полтора месяца до кончины государя, Тютчев предсказывает его смерть как неизбежное возмездие за вызванную им бессмысленную катастрофу. Он заявляет, что рождающийся в железной колыбели год будет «не просто воитель», но исполнитель Божьих кар:

      Для битв он послан и расправы,

      С собой несет он два меча:

      Один – сражений меч кровавый,

      Другой – секира палача.

      Но на кого: одна ли выя,

      Народ ли целый обречен?

      Слова неясны роковые

      И смутен замогильный сон.

      Тютчев имел право сказать в первой строфе стихотворения, что раскрывает в нем «не свое», но бред пророческих духов. Предопределением свыше веет от этих цареубийственных строк. Кажется, они насквозь охвачены ужасом отсекновения венчанной главы.

      Мрачное трехлетие севастопольской войны тяжко ранило Тютчева. И, глубоко измученный позорными событиями, он переводит знаменитую строфу Микеланджело с плиты спящей Ночи:

      Молчи, прошу, не смей меня будить!

      О, в этот век преступный и постыдный

      Не жить, не чувствовать – удел завидный,

      Отрадно спать, отрадней камнем быть!

      Редко переводчик выражает чужими словами столько накипевшей личной боли. Да, не жить, не чувствовать. Родина под пятой врага, вожди и властители тонут в собственных ошибках, Севастополь падает, народ истекает кровью, гибнут герои, здравствуют мертвецы… Deli, parla basso!

      Так на глазах у Тютчева гас священный дух монархической власти. Российский абсолютизм давно уже перестал вызывать в нем мистическое благоговение. Еще свое послание к декабристам он начинал восклицанием: «Вас развратило самовластье!» И впоследствии он категорически провозглашает, что борьба России с революцией ведется «не за коран самодержавья».

      Но севастопольский разгром окончательно помрачил в его глазах священный ореол монархизма. Он это понял вскоре после катастрофы, в торжественную историческую минуту миропомазания нового государя. Находясь в свите Александра II во время московской коронации, он понял всю тщету попыток умирающей власти облачить себя в бармы ушедшего величия.

      Он проникся глубокой жалостью к ее носителю. Когда он увидел в Успенском соборе под пышным балдахином «бедного императора» с короной на голове, бледного, утомленного, с трудом отвечающего на все клики народа наклонением головы из-под громадной сверкающей кароны, он почувствовал все то убогое, слабое, человеческое, что скрывается за жестами непризванных властителей. И когда обряд коронования омрачился неприятным эпизодом – венец упал с головы государыни, – он, забыв о рангах, просто по-человечески пожалел императрицу. «Бедная женщина», – пишет он в своих

Скачать книгу