ТОП просматриваемых книг сайта:
Руководство по системной поведенченской психотерапии. Андрей Курпатов
Читать онлайн.Название Руководство по системной поведенченской психотерапии
Год выпуска 0
isbn
Автор произведения Андрей Курпатов
Жанр Психотерапия и консультирование
Издательство Курпатов Андрей Владимирович
Теперь встает вопрос о том, что скрывается за понятием «рече-мыслительные процессы», которые, в сущности, и есть «картина». Структурным элементом этих процессов, вне всякого сомнения, является «знак», выполняющий функцию «означающего» (Ф. де Соссюр, Ж. Лакан) 291. Л.С. Выготский первым поставил эту проблему как психологическую, понимая, что слово является не чем иным, как одной из «вещей» в ряду других «вещей»292. Однако особенный статус слову («знаку») придает его эксклюзивное право, будучи «вещью», представлять другую «вещь»[62]293 (быть «сигналом сигнала»), при этом оно эту «вещь» фактически и создает (организует, вычленяет, фиксирует) как «предмет», увязывая с другими словами («знаками», «предметами») и определяя тем самым ее положение в отношении других «вещей», а, следовательно – ее характеристики и роль[63]294.
Таким образом, собственно «картину» создают не отображенные психикой внешние воздействия («сигналы», «значения», «означаемые», «вещи»), но представительства этих отображений («сигналы сигналов», «знаки», «означающие», «предметы»). Понятно, что представительства функционируют по своему собственному «уставу»[64]295, а не в соответствии с закономерностями представляемого («значения», «означаемого»), что, разумеется, порождает множественные конфликты, и о содружественности здесь говорить не приходится.
Соответственно, получается, что само по себе слово (как «означающее») создает в континууме существования «свою игру»[65]296, поскольку привносит в него свои правила пользования «предметом». Например, если нечто («означаемое» – элемент «схемы») получило какое-то название («означающее»), то в «картине» ему автоматически приписываются соответствующие этому названию («знаку») свойства, что или ограничивает, или, наоборот, расширяет диапазон «пользования» означенным.[66] С другой стороны, если нечто («означаемое») оказывается вовсе не названным (не означенным), то целенаправленное использование этого означаемого оказывается невозможным, оно также не будет учитываться в «картине»[67]297. Конечно, такая «языковая игра», может быть, и не столь существенна, сколь игра аффективных и волевых тенденций, однако, как показывает, например, развитие научной мысли и как свидетельствует лакановский психоанализ298, она также может иметь весьма значительный эффект.
Все вышеперечисленные процессы – от формирования первичного образа до языковой игры (рече-мыслительные процессы) – функционируют по одним и тем же механизмам динамического стереотипа и доминанты, при этом динамические стереотипы одного уровня могут и весьма часто противоречат
Например, такой предмет, как «боль», может оказаться в контексте с причинившим боль человеком (обидчиком), с человеком, от которого ждут жалости (близкий), или с человеком, который призван эту боль уменьшить (врач). Однако значение обидчика может получить и близкий («не защитил»), значение жалеющего может быть «вменено» врачу и т. д. В какой контекст эта «боль» направится, всецело зависит от ситуации, последняя же определяется не чем иным, как существующими динамическими стереотипами и господствующими доминантами. Таким образом, в определенном смысле законно утверждение, что значения присваиваются предметам произвольно.
Слово предстает нам в образе, подобном «классу классов» у Б. Рассела.
В «Логико-философском трактате» Л. Витгенштейн определяет это весьма точно: «В картине предметам соответствуют элементы картины. Элементы картины замещают в картине предметы. Суть картины в том, что ее элементы соединены друг с другом определенным образом» [2.13, 2.131, 2.14].
Этим обстоятельством объясняются большей частью безрезультатные попытки ряда исследователей (Н. Хомский, Д.А. Миллер, Е. Галантер, К. Прибрам и др.) создать теоретические концепты мышления в лоне психолингвистики и свести мыслительные операции к синтаксическим операциям.
Это хорошо видно на опыте, приведенном Л.С. Выготским, где в разговоре с ребенком заменяются названия «корова-собака». «Если у собаки рога есть, дает ли собака молоко?» – спрашивают у ребенка. – «Дает». – «Есть ли у коровы рога?» – «Есть». – «Корова – это же собака, а разве у собаки есть рога?» – «Конечно, раз собака – корова, раз так называется – корова, то и рога должны быть. Раз называется корова, значит, и рога должны быть. У такой собаки, которая называется корова, маленькие рога обязательно должны быть».
Другими словами, если нечто было названо «горшком», то самим фактом такого именования, с одной стороны, оно предназначено «печи», а с другой, не будет использоваться по другому возможному варианту, например в качестве собеседника. В этом смысле соответствующая пословица – хоть, может быть, и благое, но невыполнимое пожелание.
Эту особенность «картины» хорошо понимал Л. Витгенштейн. Так, в своем философско-семиотическом комментарии к трактату Л. Витгенштейна В. Руднев разъясняет: «Являясь изображением не только существующего факта, но и возможной ситуации, картина изображает не только существующее, но и воображаемое». Однако здесь следует отметить, что зачастую отличить существующее от воображаемого «картины» ее обладатель не способен.