Обитель - Захар Прилепин Иллюстрированный бестселлер

Скачать книгу

пока рубаха не прилипнет к самовару, а то дыра будет… но если медленно отстраняться от самовара, а не рывком, то с мелким потрескиванием ткань отойдёт – и как тогда хорошо будет спине, как сладостно. Потом развернуться и ноги, пятки протянуть – пятки были ледяные настолько, что их можно было б прямо в огонь…

      – Гражданин десятник, можно костёр развести? – спросил Ксива.

      – Лето на дворе, какой костёр, работать пора, шакалы, – ответил десятник и сразу заорал: – Работать, шакальё! Только начали, а уже сдохли!

      К баланам, вытащенным на берег, Артём поспешил с некоторой надеждой согреться.

      Конвойные кидали шишками в филона и паразита, тот не пытался уклониться, а только делал иногда мягкие, черпающие движения руками, всякий раз будто пытаясь поймать шишку и никогда не ловя. Иногда стукало по лбу – метили, видимо, в рот и никак не могли попасть.

      – Гражданин десятник! – не унимался Ксива. – У нас Оперетка без пары остался, он к тому же длинный, тока мешает… не пришей к манде рукав, а не работник. Пусть поёт тогда – он петь любит. Вон поставьте Моисея на соседний пенёк.

      Десятник послал было Ксиву на самые даля, но другие блатные просьбу Ксивы тоже поддержали – из воды было не так опасно препираться. Наконец один конвойный одобрительно подмигнул десятнику, хотя конвойному как раз было всё равно – он-то, в отличие от десятника, за урок не отвечал.

      – Иди сюды, Соломон, – сказал десятник и тут же отвлёкся: – А ты что притих? Давай-давай, филон и паразит! Ори во всю глотку, йодом в рот мазанный!

      Моисея Соломоновича действительно поставили на пенёк. Он беспомощно оглянулся, словно не видел вокруг еды, а без неё начать петь не умел, тем более что мелкий мужичок явно мешал… но, вздохнув пару раз, Моисей Соломонович вдруг вступил в песню.

      Сначала – бесконечную про то, как родная мать меня провожала; следом, приметив оживление конвойных, – “Яблочко”, при этом непрестанно нашлёпывал себя по комариным щекам – “Жги, барабань!” – подначивал на это Ксива, – потом что-то цыганистое, а с “цыганочкой” покончив, затянул вдруг незнакомую Артёму про сокола: “Расстужился млад ясен сокол, сидючи сокол во поиманье. Во золотой во клеточке, на серебристой на нашесточке…”

      – Про Секирку песня, – тихо засмеялся Афанасьев.

      На Секирке, рассказывали, были такие жерди, как для курей, только потолще – на них штрафников заставляли сидеть целыми сутками. Через несколько часов тело ныло и гудело, умоляя прекратить эту муку, но прекращать было нельзя – за любое движение били втрое хуже, а потом всё равно возвращали на жердь.

      Потешный мужичок всё это время сипел свою речёвку, к его простуженному кудахтанью уже попривыкли, и, если он замолкал – пока к нему не направлялся десятник, помахивая дрыном, – становилось как-то странно и необычно. Но когда десятнику оставалось до пенёчка несколько шагов, раздавалось шипящее “Я филон!” – и всё вставало на свои места: вода, балан, филон, поёт Моисей Соломонович, звон в ушах, чёрные круги перед глазами. Вода тоже расходилась

Скачать книгу