LITMIR.BIZ

      14:49

      Паркетный пол в вестибюле садика Эмили определенно предназначен для предания позору опаздывающих матерей на шпильках. Я цокаю по паркету как раз в тот момент, когда архангел Гавриил сообщает великую новость Деве Марии, которая от неожиданности принимается вырывать клочья шерсти у стоящего рядом с ней ослика. Марию изображает Дженевьева Лоу, дочь Александры Лоу, матери-настоятельницы и председательши родительского комитета. Иными словами, ни в коей мере не работающей мамаши. Матери-настоятельницы не на жизнь, а на смерть бьются ради лучших ролей для своих чад. Не для того они, поверьте, отказались от синекуры и пропустили любимый сериал, чтобы малышу Джошуа всучили третьестепенную роль брата трактирщика в капюшоне с прорезями для глаз.

      – В прошлом году он превосходно сыграл барашка, – стонут они, – но в этом году он может попробовать что-нибудь посложнее.

      Когда три волхва – худенький рыжий мальчуган и две девочки, которые подталкивают его вперед, – шествуют по сцене с дарами для младенца Иисуса, дверь позади публики с вероломным скрипом открывается. Добрая сотня взглядов вонзается в пылающую краской стыда особу с фирменным пакетом от “Теско” в одной руке и дипломатом в другой. Мама Эми Редман, если мне память не изменяет. Александра Лоу на весь зал шикает на бедняжку, бочком-бочком, скукоженно пробирающуюся на свободное место в заднем ряду. Моя инстинктивная симпатия к коллеге по несчастью быстро приказывает долго жить, погребенная премерзостным чувством облегчения – как-никак, а я не последняя, дай Бог счастья этой женщине. (Я вовсе не желаю плохого работающим матерям. Честное слово. Мне просто нужно знать, что все мы одинаково скверные мамы.)

      А на сцене, под неверный аккомпанемент визгливых флейт из магнитофона, звучит финальный гимн. Мой ангел – третий слева в заднем ряду. По случаю столь знаменательного события взгляд Эмили так же непроницаемо немигающ, бровки сдвинуты в той же суровой сосредоточенности, как и в момент ее появления на свет. Помню, моя новорожденная дочь пару минут обозревала родильную палату, будто хотела сказать: “Э-э, нет, ничего не говорите. Сама во всем разберусь”. Сейчас, на спектакле, окруженная егозливыми мальчишками, одному из которых позарез нужно в туалет, моя девочка без запинки тянет рождественский гимн; и материнское сердце распирает от гордости.

      Почему-то малыши, вразнобой распевающие “Родился в яслях”, гораздо трогательнее безукоризненно стройного хора Королевского колледжа. Я лезу в карман за платком.