Магическая Прага - Анжело Мария Рипеллино

Скачать книгу

type="note">[413].

      Записывая движения души – ее потрясения, ее подпрыгивания, словно загнанной косули, разочарования, страхи, Ортен подстраивает каждую написанную им фразу к единой тональности тончайшего лиризма, которая словно окутывает боль сказочным покрывалом. И потому даже леденящий душу список запретов, предписанных для еврея, принимает лирическое звучание[414]. Но тем не менее “ржавчине не избежать своего железа”, как говорит Голан в “Лемурии”[415], a лиричность не ослабляет хватку страха, отчаяния, которое с трудом удается держать в узде. “Мне так хочется большого и сочного яблока. Мне так хочется короткой прогулки на колющем морозе. Мне так хочется свободы”[416].

      Ортен причастен к некоторым основным мотивам пражской демоничности – таким как наваждение пустоты, вечная ошибка (“ошибаться вечно, пока не станем чисты”)[417], кошмар непреодолимой стены, чувство тщетности происходящего (он говорит канарейке: “Я тоже, как и ты, из Канаринии – я в мир явился ради суеты”)[418], сознание виновности. Ортен, который, как и Йозеф К., живет в тесной снятой комнатушке, тоже невинно осужденный. В “Последнем стихотворении” (“Poslední báseň”, 24.09.1940) он сам себя осуждает:

      Я виновен и в том, что запахи пахнут,

      и в напрасном желанье иметь отца,

      и в стихах, признаю, и в угасшей любви,

      и в молчанье, в робости, в несчастье земли,

      в небе и том, что Господь строго сократил мои дни,

      в рае, мертвом на вид…[419]

      Если я страдаю, невозможно, чтобы я был невиновен. Я виновен, потому что осужден. И я принимаю вину, причины которой не понимаю. Я принимаю вину ближнего, провозглашая себя виновным[420]. Приглашенные высказать свое последнее желание, повинные в смерти, – утверждает Ортен в “Первой элегии”, – не просят милосердия из стыда и страха смутить судью невозможностью удовлетворить их желание. Они просят табака, либо ужин, либо глоток, чтобы горло смягчить – горло, что будет удавлено. “Понимающие, торопливые”, они делают вид, что получают удовольствие от этого вина ради “спокойствия палача”[421]. “Посочувствовать палачам, пойти прямо на плаху – и петь, петь до конца!”[422]

      В этой безвыходной ситуации писать стихи для Ортена было не менее важно, чем дышать. Только поэзия, сочиняемая день за днем, позволяла ему не впасть в уныние. Поэзия, что зарождалась из мелодического потока, но и не сторонилась поэтических приемов и хитростей, была для него единственной возможной защитой в его существовании под дамокловым мечом, а также лекарством от потери свободы. Уже в 1938 г. он писал Галасу: “Я хочу быть поэтом всем сердцем и даже больше, и хочу за это умереть”[423]. Но за три года преследований, в двойном отчуждении – как пражский странник и как еврей без родины – все более страстной становится привязанность Ортена к “вещи, называемой поэзией”, ужасное смятение,

Скачать книгу

<p>414</p>

См. Jiří Orten. Zákazy, в: Deníky, cit., s. 303–304. Ср. La cosa chiamata poesia, cit., p. 116–117.

<p>415</p>

Vladimír Holan. Lemuria, 1940, s. 18.

<p>416</p>

Jiří Orten. Deníky, cit., s. 318. Ср. La cosa chiamata poesia, cit., p. 122–123.

<p>417</p>

Jiří Orten. Věčně, из сб.: Dílo. Praha, 1947, s. 398. Ср. La cosa chiamata poesia, cit., p. 114–115.

<p>418</p>

Jiří Orten. Co jsem odpověděl kanárkovi, из сб.: Deníky, cit., s. 282. Ср. La cosa chiamata poesia, cit., p. 102–103.

<p>419</p>

Jiří Orten. Poslední báseň, из сб.: Deníky, cit., s. 289.

<p>420</p>

Ср. Václav Černý. Za Jiřím Ortenem (1947), в: Host do domu, 1966, č. 9; Josef Kocián. Jiří Orten. Praha, 1966, s. 56–57.

<p>421</p>

Jiří Orten. První elegie, из сб.: Deníky, cit., s. 367. Ср. La cosa chiamala poesia, cit., p. 138–139.

<p>422</p>

Jiří Orten. Scestí, из сб.: Deníky, cit., s. 408. Ср. Idem., La cosa chiamata poesia, cit., p. 178–179.

<p>423</p>

František Halas. Magická moc poesie, cit., s. 110.