LITMIR.BIZ

      В средней комнате все посвящалось другому;

      был продуман предметов порядок и строй.

      Утерявшие сущность и впавшие в кому,

      эти вещи не могут общаться с тобой.

      Пузырьки и термометры, зубы в стакане,

      фотографии, перечни дел и забот,

      прилегавшие к телу носильные ткани —

      принимавшие форму, впитавшие пот.

      Как печально предмета тщедушное тельце!

      Как печальна должна быть предмета душа:

      прослужил столько лет – и лишился владельца.

      Как болезненна память, покуда свежа…

      Он висел в изголовье хозяйской постели,

      прикрепленный умелой хозяйской рукой.

      Во дворе поливалки и птицы свистели,

      как всегда стрекотали с утра день-деньской.

      Голубой, точно карта, что, вместе с буссолью,

      позволяет рассчитывать правильный курс,

      восхваляя цыпленка с зеленой фасолью,

      календарь безошибочно вычислил вкус.

      В двух шагах от весны – самой поздней зимою —

      он докладывал четко, как бравый солдат,

      что приходится Пурим на двадцать восьмое,

      и на том обрывался границею дат.

      Был конец февраля, середина адара;

      по оврагам мимозовый плыл аромат.

      И висел календарь – очевидец удара.

      И в окне кипарис был высок и космат.

      …Ты идешь по когда-то знакомому дому,

      в непривычно-привычной его тишине.

      В средней комнате время течет по-другому,

      и система отсчета висит на стене.

      Еще играли гребни алой пены

      на августейших изумрудных кронах

      могучих выходцев с Мадагаскара,

      но осень, чьи успехи постепенны —

      во множестве процессий похоронных —

      ждала как неминуемая кара.

      Под широчайшим плоским балдахином,

      оберегающим покой монарший,

      редел и уходил в прорехи сумрак,

      и оставалось в кодексе старинном,

      вобравшем жизни стольких персонажей,

      страниц с раскраской – ровно на полсуток.

      Лист—папоротник отделял двойчатки

      и осыпался золотой тесьмою,

      подготовляя почву для итога;

      и комкались пунцовые початки,

      а лепестки с пурпурною каймою

      белели, как сенаторская тога.

      Но исполинских тел и сухожилий

      упрямой мощи вовсе не ослабил

      тот, кто задумал их лишить регалий.

      И, обнажив клинки зеленых сабель,

      клялись деревья, что умрут – как жили…

      А под землей их корни пролегали.

      Тому, кто умирал, а жил – внезапно,

      кто чудом был избавлен от гарроты,

      природу мира (или мир природы?)

      дано постичь по методу Сезанна.

      Глаз, ублажаем цветом, замечает

      торжественную

Скачать книгу