LITMIR.BIZ

      Связной повертел Мусу и так, и этак.

      – Хорошо. Теперь и пиджак сидит лучше.

      Понимать его все-таки было трудно. Например, слово миитаф Муса не понял. В Коране оно ведь не встречается. Связной перевел: малябис, верхняя одежда.

      – Пойдем, брат, – сказал он. – У тебя еще полчаса. Посидим, выпьем шай. Хочу напитаться твоей благости.

      Это был настоящий дар судьбы. Провести последние минуты на земле не в тоскливом одиночестве, а со своим. Муса чуть не прослезился.

      Они сели поблизости, в маленьком баре. Там было темно и совсем мало людей.

      Тот косоглазый старик.

      Распутник из туалета.

      Негритянская женщина с ребенком.

      Еще одна женщина сидела у стойки, навалившись на локоть. Сбоку юбка у нее задралась, было видно ляжку в прозрачном чулке. Пришлось отвернуться.

      Брат принес Мусе чашку чаю, а себе высокий стакан, в котором лежали куски льда и плескалось немного желто-коричневой жидкости – недостаточно, чтобы удовлетворить жажду.

      – Что это, брат? – с любопытством спросил Муса.

      – Виски.

      О, как это хитро! Про человека, пьющего эту отраву, никто не подумает, что он мусульманин.

      Связной мужественно отхлебнул из стакана и даже не поморщился.

      – Горько? – шепотом спросил Муса, сострадательно скривившись.

      Уолфорд Эшли

      – В этот благословенный день даже ядовитое зелье слаще меда, – ответил Ястреб на цветистом языке Корана.

      И не соврал. Ничего лучше паршивого «Чивас-Ригала» в этом паршивом баре не нашлось, но никакой «Макаллан миллениум» по две тысячи фунтов бутылка не доставил бы ему столько наслаждения. Такого кайфа от обычного глотка виски Ястреб не получал за все триста лет своей гребаной экзистенции.

      По обычному человеческому исчислению ему было в десять раз меньше, но протяженность земного бытия измеряется не календарными годами, а количеством исчерпанных жизней. Уолфорд Эшли, появившийся на свет Тариком бин-Вахфом, потом ставший Троцем, а ныне известный соратникам под кличкой Ястреб, на своем веку состарился четыре раза. Если считать, что у среднестатистического двуногого засранца от рождения до старости проходит семьдесят пять лет, в сумме выходило аккурат три сотни годков.