LITMIR.BIZ

      Гаота не помнила, что в точности происходило в последние мгновения той ее жизни. Что-то провалилось в трясину ужаса, что-то было скрыто от нее тентом, во всяком случае, пока он не был сорван, и она вдруг увидела, что повозка неподвижна, ни лошадей, ни отца, ни сестер – нет, а у основания дозорной башни кружится вихрь тел, в котором мелькают звериные загривки, оскаленные пасти и сверкает узкий, чуть изогнутый меч. Потом все распалось на мгновения. В одно из них какой-то голый мускулистый человек копался в сундуках повозки, набивая мешки. В другое – двое таких же голых людей связывали Гаоте руки и ноги. В третье она успела разглядеть истерзанных лошадей, изломанные, разодранные на части трупы отца, сестер и как будто руку матери с зажатым в ней мечом. Рука была оторвана, хотя и лежала на груде из нескольких звериных туш.

      Один из голых людей взял этот меч, с некоторым усилием расцепил мертвые пальцы, отбросил обрывок руки в сторону, подошел к Гаоте и, прошипев: «Двенадцать братьев и сестер пали из‑за тебя, мерзкая маола! Двенадцать!» – почти ткнул ей его в лицо. Наверное, не ткнул, потому что и это мгновение не было последним.

      Потом как будто случился сон, в котором она лежала на спине огромного зверя и еще четыре зверя с закрепленными на спинах мешками бежали рядом. И горы на западе в просветах леса становились все ближе, а сам лес – все темнее и гуще, и это видение оставалось сном вплоть до того мгновения, когда из зарослей орешника полетели стрелы и не-волки кубарем полетели в лесной овраг, где им тоже не нашлось спасения. Последний, который нес Гаоту, будучи уже пронзенным стрелой, повернулся к девчонке, чтобы разорвать вынужденную наездницу, но не успел. Сверкнув над ее головой, узкий меч снес башку зверю. А потом она разглядела за светлыми прядями странные голубые глаза и услышала голос, который сказал ей:

      – Живая. Странно. Или тебя кто-то очень любит, или слишком сильно ненавидит.

      – Некому любить… – прохрипела она чуть слышно и провалилась в темноту.