LITMIR.BIZ

Скачать книгу

вряд ли Бенжамен Констан, тобой столь чтимый, целуется с лавочником. Игра в равенство небезопасна, мой милый. Одно дело – равенство пред законом, и уж совсем другое – то равенство, что дает глупцу учить мудреца. Демократия хороша, когда она облегчает путь Ломоносову, но не тогда, когда возвышает невежду. Наши поповичи бранят меня за аристократизм, но почему ж я весь век причислен к оппозиции, а демократ Булгарин – под защитой властей?

      ВЯЗЕМСКИЙ. Один Ломоносов на всю историю. Не мало ли, Александр?

      ПУШКИН. Кто ж спорит? Я говорю только о том, что европейский образец отнюдь не кружит мне головы. Бог весть куда наш народ придет и что на своем пути родит.

      ВЯЗЕМСКИЙ. Еще Пугача. Ничего другого.

      ПУШКИН. На Пугача мне роптать грех. Многих он побил, а меня кормит. Худо лишь, что из‑за него торчу в городе. А коли не шутя, натура редкая, романтизма в нем бездна. Грамоте не знал, а понимал толк в притче. При звуке песни преображался. Прошлое его темно и загадочно. И что за тоска сделала из мужика бродягу? И чего искал он в своем скитальчестве? Неужто одного кровавого разгула?

      ВЯЗЕМСКИЙ. Во всяком случае, он освятил его царским именем и следовал царскому примеру. Кто ж на Руси без крови правил? Ты постигал казака, который назвался императором. Теперь ты обратился к императору, который то и дело поступал как казак. Будь осмотрителен. Твои занятия могут тебя завести далеко. Недаром твой «Всадник» не вышел в свет.

      ПУШКИН. Поэзия не диссертация, поэт может и забыться. Другое дело – историк. Он тот же судья, а потому обязан быть холоден. Государственная необходимость существует, стало быть, ребячество – ее отвергать. Она такая ж реальность, как власть государя. Хоть и жмет, а куда ж от нее. Ты ругал меня за дух моего «Кавказского пленника», но даже покойный Пестель сознавал неизбежность Кавказской войны. Точно так же мы не смели отдать Варшавы.

      ВЯЗЕМСКИЙ. А в этом мы никогда не сойдемся. Лучше оставим бесплодный спор. Опять побранимся, а мне не хочется. Самые звучные твои стихи ни в чем не изменят мнения Европы.

      ПУШКИН. Ну и бог с ней. Что они могут понять в стране, которую мы не постигнем сами? Что стоят их похвалы и хулы? Я знаю им настоящую цену. Подумай, не нынешний парижский крикун, нет, сам Вольтер, оракул, столп мысли, умилялся нашей Екатерине, которая сослала Радищева и запорола Княжнина. И мне по струнке стоять перед их журналами? Нет, нам господа европейцы не судьи. Они давно почтительны к силе, не меньше непросвещенных татар.

      Пауза.

      Вот только Мицкевич нейдет с ума.

      ВЯЗЕМСКИЙ. Странно. Зачем он тебе?

      ПУШКИН. Не знаю. Верно, люблю.

      ВЯЗЕМСКИЙ. Либо Мицкевич, либо Паскевич. Того и другого любить нельзя.

      ПУШКИН. Да нелегко. Но Паскевич для меня – стяг, а Мицкевич – друг. Один – страна, другой – человек. Что ж делать?

      ВЯЗЕМСКИЙ. Не знаю. Спроси Бенкендорфа.

      ПУШКИН (с усмешкой). Не взыщите, ваше превосходительство. Так чувствую и не могу иначе.

      ВЯЗЕМСКИЙ. А не можешь, так не взыщи и сам. Напиши хоть том патриотических од, для наших богов своим не станешь. Им признания реальности мало. Им не лояльность нужна, а любовь.

      ПУШКИН. Ты прав, Асмодей. А что б ты

Скачать книгу