LITMIR.BIZ

      Поминая Пушкина и Блока,

      с юным Бродским, юный поддавал.

      Говорили, спорили; эпоха

      щами пахла, как столовый зал.

      Я ещё застал такое время,

      а не веришь, то перекрестись!

      Мне стихи мои читал, добрея,

      наизусть Красаускас Стасис…

      Сам себе exegi monumentum.

      Я с Тарковским знался в дождь и гром,

      и Вильняле, пользуясь моментом,

      в томик мой плеснула серебром.

      Знаю сам, замечен Кем, отмечен,

      Кто велел, водя моим пером,

      в затихающей российской речи

      стать неразгибаемым звеном.

      В Переделкине черёмуха цветёт,

      старый мастер в Переделкине живёт.

      Плоть изранена, и голос болевой,

      самолёт ревёт над белой головой,

      соколиные прищурены глаза,

      пузырится холодком в стекле нарзан.

      …одиночество приходит, как вина,

      выпить, что ли, итальянского вина…

      На пригорке фиолетова сирень,

      у Татьяны Алексеевны мигрень,

      бирюзовые прищурены глаза,

      говорит она: «Курить тебе нельзя…

      Жили рáзно мы, но рóзно – никогда,

      и на этот раз минует нас беда».

      …горьковато итальянское вино,

      вот такое получается кино…

      Самолёта оглушительный аккорд!

      – Для чего перевела «Аэропорт»?

      Засинели купола. В беседке – тень.

      Вот бы выдумать от времени женьшень,

      не бывало б виноватых без вины

      и Отечественной не было войны,

      замечательно всё было у страны!