LITMIR.BIZ

      …Уже в деревне, поедая за ужином добытого утром зайца, майор продолжал бранить Евстафьева:

      − Эх ты, малахольный! Видел же: взял я этого ушастого на мушку!

      − А чего не шмальнул тогда?

      − Да потому что ждал, пока он дальше пробежит, чтоб через нашего Палочника не стрелять. Да и вот он, − Дед кивнул в сторону Климанова, − наверняка бы зайца заметил, когда тот поближе подскочил…

      − “Заметил”! Не фига таблом щелкать на номере! − Юрка сердито покосился на Леху.

      − Он его по кустам высматривал, как я ему велел. Кто ж знал, что косой прямиком по канаве ломанется, как по шоссе! − заступился за Палыча майор. − Так что, братец, как ни крути, а сегодня ты опять косяк упорол. И все потому, что вечно поперед батьки в пекло лезешь! Одно слово – баламут!

      − Эх, Петрович, вечно ты меня крайним делаешь…

      Климанов слушал ленивую перебранку друзей, нисколечко не дуясь ни на нападки Евстафьева, ни на обидное “Палочник”, насмешливо прозвучавшее в устах Диденко. Он ощущал на душе небывалое умиротворение и покой. Шумная Москва, с ее вечно спешащими жителями, длиннющими злыми очередями, будто бы осталась в каком-то дурном сне. Сейчас на целом свете для Лехи существовала лишь эта покосившаяся изба на краю богом забытой деревеньки, покрытый инеем голый березняк и пегий быстроногий заяц, несущийся навстречу.

      После, приезжая сюда каждый раз, Климанов не переставал удивляться переменам, которые происходили с ним, едва он оказывался в Шлыковке. Куда-то исчезали прежние волнения и тревоги, казались чем-то смешным и ненужным недавние проблемы. И не существовало ничего лучше, чем, проснувшись поутру, уйти в лес и бродить там до заката, прислушиваясь, не раздастся ли в чащобе азартный повизгивающий лай гончей, поднявшей зверя.

      Здесь становился другим и Диденко. Куда-то девалась его вечная озабоченность, напряжение и холодная цепкость во взгляде. Майор будто оттаивал от вечной столичной мерзлоты, обретая, казалось бы, навсегда вытравленное суровой сыщицкой службой бесхитростное крестьянское добродушие. И даже неисправимый Юрка, попадая в Шлыковку, и тот отчасти утрачивал свою вечную воинственность и непримиримость, становясь мягче, спокойнее.