Странствие идей - Группа авторов Русский хронотоп

Скачать книгу

ръ. Пространство и время русской культуры» (главный редактор Д. А. Ивашинцов), ставивший себе целью интегрировать в пределах одной площадки литературные феномены «материковой» России и русского Зарубежья (проза, поэзия, мемуары, дневники, фольклорные записи, письма, исследовательские статьи, эссеистика). За 8 лет вышло 10 номеров, а также более 20-ти самостоятельных изданий в «Библиотеке альманаха». После 2016 года формат бумажного издания сменился электронным порталом «РК. Пространство и время русской культуры» (http://russculture.ru/), который в целом унаследовал принципы открытости и неангажированности альманаха и разработанную им своеобразную рубрикацию публикуемых текстов. Для представления избранных материалов портала задумана тематическая книжная серия «Русский хронотоп». Понятие хронотопа рассматривается в контексте издания через идею несводимости разнообразия, гетерогенности культурных явлений к линейной преемственности или непрерывным линиям развития. Каждое явление обнаруживает принадлежность духу своего времени и гнездится в конкретном культурном топосе, из которого можно обозревать другие топосы, но без непременного увязывания их в определенной прямой взаимосвязи. Хронотоп образуется не через смешение и уподобление явлений внешне похожих, а посредством чередования явлений разнородных и разнонаправленных. Как формулировал Виктор Шкловский в «Гамбургском счете» относительно литературного процесса, «черный кролик не смешивается с белым кроликом; не получается кролик серый, а в рядах получается то белый, то черный». Противостояние унификации, размыванию конкретной формы и погружению во всеобщую серость, – таков принцип, заложенный в понимание идейной рамки серии «Русский хронотоп». Первый ее выпуск под названием «Странствие идей» состоит из исследовательских статей, которые демонстрируют ряд «срезов» времени – анализ преступного сознания у Достоевского; нигилизм Николая Морозова и зарождение «новой хронологии»; анархизм Толстого, Кропоткина и Нестора Махно и русская утопия; А. Блок и попытка организации в послереволюционном Петрограде Школы журнализма; поэтическая топография русского Зарубежья; случай, судьба и сновидение у Хармса; герменевтика времени и мифо-поэтика в поэзии Дмитрия Ивашинцова. Также впервые публикуется ряд писем С. Довлатова и Ю. Алешковского поэту Льву Друскину и его супруге. Все эти темы позволяют заинтересованному читателю погрузиться в подчас малоизвестные перипетии идейно-временного становления русского хронотопа второй половины XIX–XX вв.

      Преступление у Достоевского

      Владимир Котельников

      В омском остроге перед Достоевским человек впервые предстал как проблема, и вся сложность и современная острота ее начали открываться ему через событие преступления.

      Он близко узнал преступников, принадлежащих к различным психическим и нравственным типам, наиболее колоритные из них стали персонажами «Записок из Мертвого дома». Однако преступность в его восприятии оказывалась зачастую не главным их определением и не закрывала от наблюдения их иное, внутреннее содержание. Наиболее внимательно вглядываясь в убийц, повествователь различал в них такие черты личности и проявления их натуры, которые было трудно совместить с их преступлением. Он обнаруживал доброту и наивность в разбойнике Нурре, «мягкость сердца», строгую честность, задушевность и ум в «милом» Алее, который вместе с братьями зарезал купца и его конвой, что не оставило в нем никакого следа. А в осужденном за отцеубийство арестанте его взбалмошность, легкомыслие, отсутствие видимой жестокости автор считал «зверской бесчувственностью» и, пытаясь объяснить ее, предполагал в нем «какое-нибудь телесное и нравственное уродство, еще не известное науке, а не просто преступление», добавляя, впрочем, что «не верил этому преступлению»1. Действительно, невиновность арестанта была доказана, о чем сообщал «издатель» «Записок…» (4, 195). Тем не менее, несмотря на это и, следовательно, на ошибочность возникшего поначалу предположения, Достоевский вообще допускал в человеке подобное «уродство».

      Натура Петрова понятнее, но сложнее. Он был «самый решительный, бесстрашный и не знающий над собою никакого принуждения человек» (4, 84). «Искренне привязавшись» к повествователю, он задавал ему неожиданные вопросы и, в частности, интересовался обоими Наполеонами (что, возможно, нашло отклик и в будущем романе Достоевского). Вызывало удивление, почему он до сих пор не бежал, хотя «бежать сумел бы ловко». «Но, видно, – полагает автор, – он еще не набрел на эту мысль и не пожелал этого вполне. <…> Эти люди так и родятся об одной идее, всю жизнь бессознательно двигающей их туда и сюда; так они и мечутся всю жизнь, пока не найдут себе дела вполне по желанию; тут уж им и голова нипочем» (4, 85). Тогда они – переносит автор этот тип в область ребеллярной активности – «вдруг резко и крупно проявляются и обозначаются в минуты какого-нибудь крутого, поголовного действия или переворота <…> Начинают просто, без особых возгласов, но зато первые перескакивают через главное препятствие, не задумавшись, без страха, идя прямо на все ножи, – и все бросаются за ними и идут слепо, идут до самой последней стены, где обыкновенно и кладут свои головы» (4, 87).

      Захвативший тогда автора вопрос о преступлении побудил

Скачать книгу