LITMIR.BIZ

      Через три месяца в Риме

      Ренато Гуттузо, сам схожий с изображениями

      сивилл, показывал мне в мастерской своей

      серию работ, посвящённых Микеланджело.

      Это были якобы копии микеланджеловских

      вещей – и «Сикстины» и «Паолино» – вариации

      на темы мастера. Шестнадцатый век пересказан

      веком двадцатым, переписан сегодняшним

      почерком. Этот же метод я пытался применить

      в переводах.

      Я пользовался первым научным изданием

      1863 года с комментариями профессора

      Чезаре Гуасти и сердечно благодарен

      Г. Брейтбурду за его любезную помощь.

      Тот же Мандельштам говорил, что в итальянских

      стихах рифмуется всё со всем. Переводить их

      адски сложно. Например, мадригал,

      организованный рефреном:

      О Diо, о Diо, о Diо!

      Первое попавшееся: «О Боже, о Боже,

      о Боже!» – явно не годится из-за сентиментальной

      интонации русского текста.

      При восторженном настрое подлинника

      могло бы лечь:

      О диво, о диво, о диво!

      Заманчиво было, опираясь на католический

      культ Мадонны, перевести:

      О Дева, о Дева, о Дева!

      Увы, это не подходило. В строфах идёт

      ощущаемое почти физическое преодоление

      материала, ритм с одышкой. Поэтому следует

      поставить тяжеловесное слово «Создатель,

      Создатель, Создатель!» с опорно-направляющей

      согласной «д». Ведь идёт обращение Мастера

      к Мастеру, счёт претензий их внутрицехового

      порядка.

      Кроме сонетов с их нотой гефсиманской скорби

      и ясности, песен последних лет, где мастер

      молитвенно раскаивается в богоборческих

      грехах Ренессанса, в цикл входят эпитафии

      на смерть пятнадцатилетнего Чеккино Браччи,

      а также фрагмент 1546 года, написанный не без

      влияния иронической музы популярного тогда

      Франческо Верни. Нарочитая грубость,

      саркастическая бравада и чёрный юмор

      автора, вульгарности, частично смягчённые

      в русском изложении, прикрывают, как это

      часто бывает, ранимость мастера, нешуточный

      ужас его перед смертью.

      Впрочем, было ли это для Микеланджело

      «вульгарным»? Едва ли!

      Для него, анатома и художника, понятие мышц,

      мочевого пузыря с камнями и т. д., как и для

      хирурга, – категории не эстетические или

      этические, а материя, где всё чисто.

      «Цветы земли не знают грязи».

      Точно так же для архитектора понятие

      санузла – обычный вопрос строительной

      практики, как расчёт марша лестниц

      и освещения. Он не имеет ничего общего

      с мещанской благопристойностью умолчания

      об

Скачать книгу