Скачать книгу

борца с духовной неволей, имели довольно специфический оттенок значения, остававшийся обычно скрытым или полускрытым и связанный с темой исчерпания духовных возможностей петербургской немецкой империи. Напомню только, как ставил этот вопрос Ламанский: «Петровский или петербургский период нашей истории завершен <…> его руководящая идея перестала быть основным движущим началом нашей истории, <…> она уступила место другой, высшей <…> идее, составляющей душу нашей эпохи <…>» (Ламанский 1864, 2), т. е. идее национальной, противопоставленной идеологии европеизма в том ее варианте, на основе которого создавалась Российская империя19.

      Конец ознакомительного фрагмента.

      Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

      Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

      Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

      Примечания

      1

      Назовем здесь наиболее значимые опыты собирания материала по теме: Глаголева 1911; Берков 1936, 273—284; Модзалевский 2011, 158—165 и др.; Павлова 1962. См. также: Бабкин 1946; Ломоносов 1987. Из работ последнего времени: Usitalo 2002; Usitalo 2013; Мартынов 2011; Абрамзон 2011; Новик 2012.

      2

      Одним из первых и немногих, кто слегка проблематизировал адекватность формулы «певец Елисаветы», был А. П. Милюков: «Ломоносова называют певцом Елисаветы, и это не совсем несправедливо: в одах его видно глубокое благоговение к императрице, которую он воспевает, как богиню, покровительницу наук, как существо неземное, источник всего счастия и славы отечества. С глубоким благоговением обращается он к государыне <…>. / И, проникнутый чувством верноподданнического почтения к боготворимой монархине, он курит ей фимиам глубоко-преданного сердца» (Милюков 1858, 73—74). Мотив сердечности мог сочетаться с мотивом любви, понимаемой и как высшая форма благоговения и верноподданнического почтения, и вместе с тем как сердечная чувствительность, сочетающаяся с блаженством: «Можно бы и еще привесть различныя места <из произведений Ломоносова>, ознаменованныя сердечною чувствительностию; но оныя так часто показываются в творениях Ломоносова от того, что он блаженствовал, воспевая ту, которой душа была тише зефира; которая мертвым, то есть осужденным на смертную казнь, отдавала новое бытие; он блаженствовал, воспевая ту Царицу, при которой цвели постоянно и обширные поля России и сердца народов, покоившихся под сению благотворной ея державы» (Глинка, 9, 29). Наиболее оригинальная, но и весьма специфическая, обретающая смысл лишь в контексте розенкрейцерской «софиологии», трактовка отношений Ломоносова к имп. Елизавете принадлежит Б. М. Зубакину, который интерпретировал

Скачать книгу


<p>19</p>

Разумеется, не только славянофилам и панславистам был внятен этот специфический контекст бытования ломоносовской темы: в том же роде и еще более определенно, но со своих позиций высказывался Герцен, именно Ломоносова избравший в единомышленники по данному вопросу: «В XVIII столетии вельможи, богатыри, проходившие спальней Екатерины II, любили заводить себе, на заработную плату, малороссийские и великороссийские Версали и при них непременно „избранную библиотеку“, при которой содержался француз-библиотекарь, являвшийся на больших выходах безграмотного барина, для вящего благолепия. На том же основании зазвали в Петербург несколько иностранцев-ученых и бездомовников (Лейбниц, небось, не поехал!) для того, чтоб они те ученые вещи, которые бы писали в Геттингене или Тюбингене, писали бы на Васильевском острову. Каковы были эти колонисты науки, про то знает М. В. Ломоносов. Заведение это с тех пор так и осталось и, как все немецкие заведения, например Зимний дворец, не только не обрусело, но онемечило всех русских, случайно попадавших в храм Минервы — Германики» (Герцен, 15, 21). Из более поздних текстов, констатирующих актуальность старой темы в предреволюционной России: «Прошло почти 150 лет. Совершена русскими учеными колоссальная научная работа. Русская научная мысль стоит сейчас в передовых рядах человечества. А между тем у себя на родине ей приходится сейчас доказывать право на свое существование. Министр народного просвещения при поддержке части общества, считающей себя русской, выдвигает законопроект нового обучения азов у „немцев“, основанный на отрицании и незнании вековой научной работы России <…>. Столичный город Петербург, в лице своей городской думы, вспоминает годовщину рождения величайшего своего гражданина отказом в месте для Ломоносовского института и остается в ряду других столиц Европы печальным примером современного города, далекого от заботы об умственном росте своих жителей» (Вернадский 1998, 447 [впервые – 1911]).