LITMIR.BIZ

      Взгляд отведя от воды, по которой черный

      лебедь плывет, замыкая угол

      пены серебряной, видишь снова

      розовый рот говорящей: не то что покорны —

      мы к ним относимся словно к слугам.

      Небо над Ригою будто кусок иного

      круга: светлее, чем здесь, и выше.

      В паузах слышен

      стук голубиных когтей о фарфор

      блюдец со скользким кремом и чашек с кофейною гущей,

      сахарный хруст на зубах у ребенка, сидящего рядом.

      Кроме хрустальных, глядящих в упор

      глаз и раскрывшихся губ, ничего здесь не сделаешь суше

      или влажней. Полчаса, и идти уже надо.

      И остановка трамвая у входа в пустой переулок

      ближе на взгляд, чем окажется, если со стула

      встать и стаканы картонные скомкать.

      И становится твердым

      камень, который казался бесцветнее дыма.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Зренье ни капли сиянья не выплачет жидким потемкам.

      В бледной Москве

      проступил осязаемый город.

      Видишь, как сумерками распорот

      шов между светом и тенью на камне, коре, рукаве,

      как разрезано имя

      зданий, деревьев, соседки? Она говорит:

      Спичек не будет? Спасибо. Я не была здесь лет пять —

      Сын вот родился, и все. А вы часто сюда? Не видали

      Зебру, Дюймовочку, Старого? Ярче горит

      черный табак, когда рот прекращает ронять

      звуки и пепел – рука. Но слова пустоту освещали.

      На красноглиняной тверди зажглись

      желтые окна в глубоких квартирах,

      синие лестниц пролеты с идущими вверх и вниз.

      Так же поспешно звезда прибавлялась к звезде

      на́ небе свежем в четвертый день

      существования мира.

      Светлые слезы углов, теневые улыбки улиц,

      вызванные зарей, забывающие зарю,

      маскою став, отвернулись

      к ближнему фонарю.

      Влага, однажды в зазор

      между зрачком и сидящей напротив

      влившаяся, застилает лица

      мимоидущих, непрочный узор

      ряби в пруду и бледные ногти

      молча сидящей. И как чешуя на зеницах —

      ветхая пленка потопа,

      ставшая цветом и снов и улиц,

      блещет на дне кругозора, взглянув в чью пропасть

      вещи от края ее отшатнулись.

      Поздно. От ветра качнулись

      волосы, тополь,

      облако в тверди воздушной и в каменном небе белье.

      Ночь заменяет на краткий лед

      влагу былого, глаза окружая чужою и нежной

      кожей, не веками

Скачать книгу