LITMIR.BIZ

      Существуют еврейские школы, но выпускнику такой школы почти невозможно попасть в университет. Сара хочет, чтобы у меня были равные шансы, чтобы я пошел в лучшую школу в городе. Школа Зофьи Вигорской-Фольвазинской – частная респектабельная школа с высокой платой за обучение. Саре хочется, чтобы я завел себе друзей и чувствовал себя своим в польских кругах, чтобы я смог продолжить образование в государственной гимназии, лучше всего в гимназии Трауготта, и затем, прежде чем вернуться в мастерскую, окончил университет.

      В конце августа 1932 года, за неделю до начала занятий, Пинкус привел меня в примерочную. За окном смеркается, но мы не зажигаем света, просто ходим из угла в угол. После короткого молчания Пинкус произносит: «Юрек, когда ты начнешь учиться в школе, ты заметишь, что ты меньше ростом и слабее твоих товарищей, ты, может быть, даже будешь медленнее схватывать то, что объясняет учитель – в нашем роду все развивались довольно поздно. Но не сдавайся, ты обязательно догонишь и перегонишь других». Я не отвечаю. То, что я отстаю от своих сверстников, для меня не новость, но до сих пор меня это не волновало.

      Мы продолжаем кружить по комнате. На улице становится все темней, вот уже зажглись фонари. Я чувствую, что Пинкус еще не закончил, он хочет сказать что-то еще. «Видишь ли, – говорит он, помолчав, – люди очень разные, даже на дереве нет двух одинаковых листьев. Когда корова телится, теленок уже может стоять на ногах, через несколько часов он уже может ходить, но это всего лишь корова или бык. Человеческое дитя рождается совершенно беспомощным, оно не может обойтись без поддержки несколько лет. Но зато в результате получается человек, который может научиться говорить, читать, писать, строить дома и шить костюмы. Так что не пугайся, если поначалу тебе будет трудно». Это Пинкус говорит мне, выросшему под защитой своих родителей, мне, который через неделю должен шагнуть в жесткий мир, где они уже не смогут вступиться за меня.

      Я постоянно помню эти слова Пинкуса, они всегда ободряли меня и помогали: все будет точно так, как он предсказал. Но он ни слова не говорит о той действительности, с которой я столкнусь в польской школе. Мы живем в сегрегированном обществе, где миры христиан и евреев разгорожены. Когда в 30-е годы эти два мира начинают сталкиваться, обычно ничего хорошего не получается, особенно для евреев. Пинкус ничего не говорит об этом, может быть, он просто не знает, что сказать, таков уж Пинкус: он неохотно говорит о том, в чем он не уверен.