LITMIR.BIZ

      Трепещу перед чудом Господним,

      потому что в бездушной ночи

      никого я не спас и не поднял,

      по-пустому слова расточил.

      Ты ж таинственней черного неба,

      золотей Мандельштамовых тайн.

      Не меня б тебе знать, и не мне бы

      за тобою ходить по пятам.

      На земле не пророк и не воин,

      истомленный твоей красотой, –

      как мне горько, что я не достоин,

      как мне стыдно моей прожитой!

      Разве мне твой соблазн и духовность,

      колокольной телесности свет?

      В том, что я этой радостью полнюсь,

      ничего справедливого нет.

      Я ничтожней последнего смерда,

      но храню твоей нежности звон,

      что, быть может, одна и бессмертна

      на погосте отпетых времен.

      Мне и сладостно, мне и постыдно.

      Ты – как дождь от лица до подошв.

      Я тебя никогда не постигну,

      но погибну, едва ты уйдешь.

      Так прости мне, что заживо стыну,

      что свой крест не умею нести,

      и за стыд мой, за гнутую спину

      и за малый талант мой – прости.

      Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,

      будь что будет, лишь ты не оставь,

      ты – мой свет, ты – мой розовый воздух,

      смех воды, поднесенной к устам.

      Ты в одеждах и то как нагая,

      а когда все покровы сняты,

      сердце падает, изнемогая,

      от звериной твоей красоты.

      Куда мне бежать от бурлацких замашек?

      Звенят небеса высоко.

      На свете совсем не осталось ромашек

      и синих, как сон, васильков.

      Отдай мою землю с дождем и рябиной,

      верни мне березы в снегу.

      Я в желтые рощи ушел бы с любимой,

      да много пройти не смогу.

      Лишь воздух полуночи мой собеседник.

      Сосняк не во сне ли возник?

      Там серый песок, там чабрец и бессмертник,

      там дикие звезды гвоздик.

      Бросается в берег русалочья брага.

      Там солнышком воздух согрет.

      И сердце не вспомнит ни худа, ни блага,

      ни школьных, ни лагерных лет.

      И Вечность вовек не взойдет семицветьем

      в загробной безрадостной мгле.

      И я не рожден в девятьсот двадцать третьем,

      а вечно живу на земле.

      Я выменял память о дате и годе

      на звон в поднебесной листве.

      Не дяди и тети, а Данте и Гёте

      со мной в непробудном родстве.