В Петербурге летом жить можно… - Николай Крыщук

Скачать книгу

раз нашу обстановку и согнать свою злобу на их прошлых действиях, но не позволяла человеческая совесть.

      Включил Москву. Совинформбюро сообщало: “Наши войска, после упорных боев, оставили город Кривой Рог и город Николаев. Судостроительные верфи в Николаеве взорваны”.

      Я в последний раз повернул переключатель на силовом щитке в положение “Выключено”. Снял приемник “УС”. Запрятал его во мху.

      “Машины и рации выводить из строя”, – отдал я приказ.

      Пилевин выводил ходовую часть, Петров – зарядный агрегат, Коротыч штыком прокалывал шины, выводил передатчик. Сжав зубы, чуть дыша, я смотрел на все это. Невольно, по вспотевшему лицу, как у ребенка, катились слезы».

      Так мог плакать над уничтоженной техникой именно лейтенант Крыщук, «по профессии заядлый радист». А мне снова вспомнился Платонов: «Машина “ИС” одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне – столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина».

      Начни мне отец когда-нибудь рассказывать эту поэтическую жизнь своей души, эту драму уничтожаемой техники, понял бы я его?

      Между тем от веселой гулянки на веранде в Песочной до этого эпизода в болоте прошел всего один месяц войны. Такое кино, такая драматургия, которую для дневника придумывает без творческих усилий сама жизнь. До победы оставалось еще четыре года, в том числе – смертельные бои за Невскую Дубровку. Но они об этом пока не знают.

* * *

      И все же то, что я цитировал до сих пор, это попытка повествования. Ежедневные записи суше. Их глагольность – вечная, несбыточная после Пушкина мечта русской прозы. «Художественность» сидела (буквально) на голодном пайке.

      Не знаю, представляют ли эти записи интерес для специалистов. Для меня суть боевых перемещений непроницаема. Я понял только, что на войне тоже была жизнь. Дневник отца первый этому свидетель. Записи велись и во время окружения, и в дни тотальной бомбежки и артобстрела. Карандашом. Даты и заголовки выводились цветными карандашами, с подчеркиванием. Почерком, которому бы позавидовал князь Мышкин.

      Эту черту отца я унаследовал лишь частично. Люблю начинать новые тетрадки. Люблю выводить заголовки над тем, что через несколько дней превратится в косые, неразборчивые черновики и конспекты. На четыре года войны меня бы не хватило.

      Передаются ли вообще творческие способности? Передалась ли мне от отца страсть к сочинительству? Если да, то как-то молча и незаметно, не через пример, не через слово. Да и была ли литература его призванием? Но, может быть, в состав дара входит сама отвага делать записи и, смешно сказать, этот, не желающий считаться с превратностями обстоятельств, стойкий каллиграфический почерк?

      Случаются в его дневнике и наблюдательность, и юмор, и даже сарказм. Вот как пишет он, вполне, впрочем, согласно с официальной версией, о поведении союзников: «Очень плохо продвигаются союзники во Франции. Смехотворно сообщают о боях или занятии

Скачать книгу