Органично сочетая духовное и фольклорное, автор осознанно противопоставляет резкие театральные зарисовки глубинному умиротворению в Боге и природе. Скорбные мотивы соседствуют с острыми, а сценическая буффонада трансформируется в аскетическую мелодекламацию, знакомя вдумчивого читателя как с театральным закулисьем, так и с узнаваемым церковным символизмом.
