LITMIR.BIZ

      На столике рядом с моей больничной кроватью расположился уже целый ряд подарков – куколка, какие-то безделушки, каждая очень мила и со смыслом, в нескольких вазах бесчисленные букеты, которые ты приносил каждый раз. Фиалки, невесть где раздобытые посреди зимы… «Они так похожи на ваши глаза, Эдит…»

      – Мои глаза? Что ты, Тео, от моих глаз уже и воспоминаний не осталось.

      – Они фиалковые, я знаю, просто, когда вы смотрите в зеркало, не так хорошо видно, а когда смеетесь или поете, тогда лучше.

      Смешно, но я помню каждый день, почти каждый час из тех, что ты рядом со мной. Боже, как их мало, ничтожно мало по сравнению с часами, что были до этого, без тебя!

      Тео, я пела эту песню до встречи с тобой, имея в виду других, но теперь знаю, что пела о тебе и о себе. Как мало осталось, и как больно это сознавать…

      Я потеряла счет дням, и, если честно, мне впервые не хотелось выздоравливать и выбираться из больницы! Смешно? Для меня вовсе нет. Раскрою секрет: я знала, что, когда наступит завтра, снова придешь ты, принесешь какую-нибудь смешную мелочь, начнешь что-то рассказывать, блестя глазами и иногда вдруг переходя на греческий, когда нужно показать что-то особенное, но не хватает слов и даже взмахов рук. Тео, это так смешно, когда ты – большой, сильный ребенок – рассказывал что-то по-гречески, и я только по ширине разведенных в стороны рук понимала, что это откровенное привирание рыбака о пойманной добыче. Рыба явно была больше меня и сильнее в несколько раз.

      Знаешь, я тихонько попросила доктора не торопиться выписывать меня из больницы! Тот чуть растерянно пробормотал:

      – Я обещал вашему другу, что выпишу поскорей, чтобы он мог вас забрать. А он обещал беречь вас от сквозняков…

      – Какому другу?

      Фраза удалась со второй попытки, потому что от подозрения, сладкого подозрения, Тео, горло перехватил спазм.

      – Высокому молодому человеку, что ходит каждый день. Он вам не друг, мадам?

      – Друг, и еще какой. Можете выписывать: если он обещал беречь, то обязательно сбережет.

      Врач подозрительно покосился на мою счастливую физиономию и на всякий случай уточнил:

      – Это точно ваш друг, мадам?

      Я поманила врача к себе скрюченным пальчиком, и, когда тот наклонился, тихонько поинтересовалась:

      – Слишком молод и красив? А я рядом с этаким красавцем старая развалина?

      – Вы – Эдит Пиаф!

      – Это на сцене я Эдит Пиаф, а вот здесь, на больничной кровати, тридцать килограммов костей и кожи, и нужно быть осторожной, чтобы кожа не прорвалась и кости не рассыпались по всей палате.

      Врач оказался что надо, он также тихонько рассмеялся, оценивающе окинул мои мослы, прикрытые одеялом, и покачал головой:

      – Думаю, вы ошибаетесь, мадам, килограммов на пять больше.

      – На два!

      Новый критический взгляд.

      – Согласен, на три!

      – Доктор, вы не могли бы подать мне зеркальце, оно вон там. Сейчас придет этот красавец, а я такая растрепа!

      – Помаду, мадам?

      – И помаду, пожалуйста…

      Ты забрал меня домой, помнишь? И нес на руках.

      Все так просто…

      – Эдит, вы долго пробыли в больнице, будет кружиться голова, и эскулапы подумают, что рано выписали. Можно, я понесу вас хотя бы по лестнице?

      Я вспомнила «эскулапа», с которым беседовала перед твоим приходом, счастливо улыбнулась и милостиво согласилась:

      – Несите, это не слишком тяжело.