LITMIR.BIZ

      Местные были из захваченных Крамоторска, Дебальцево, из Лисичанска и Донецка. Россияне попадали в наше подразделение в основном из Аксая, Азова и Батайска. Из Ростова человек пятнадцать, не больше. Отряд по-военному назывался батальоном, причем из уважения к Войску Донскому считался он казачьим. Поэтому носили мы казачьи шевроны.

      Казаки на этой войне проявили себя истинными храбрецами. Казачьи батальоны брали целые города и контролировали большие отрезки границы, крошили «бандеровскую нечисть» в котлах и гибли на блок-постах. Они не просили, но заслуживали уважения. Воевали не за страх и почести, а за совесть. Добывали доблесть. Однако у них то и дело возникали трения с самовыдвиженцами, уверовавшими в то, что делегированы верховодить от имени самой России. Бывший реконструктор по прозвищу Снайпер, лично у меня он был в почете как офицер, не жаловал казачество, винил казаков в неумении подчиняться, задевал, искал повод уличить в дезертирстве. Заигрался в «Белую гвардию» словно восстал из пепла разгромленной в Крыму армии Врангеля. Воевал за вымышленные идеалы, утратив связь с реальностью. Веяло от него духом пораженчества, все время ныл и обвинял Кремль в бездействии. На себя замкнул все внимание прессы, развесил бигборды со своим портретом. Казаки такого сторонились. Боевые атаманы сами были с усами. Но признать надо, находились и паршивые овцы даже среди героического казачества…

      Разношерстная публика наша состояла из многих сословий, по большей части рабочих профессий, в том числе шахтерских. Присутствовали и маргиналы, и бывшие уголовники, под пятьдесят казаков в смешных папахах и кубанках, даже с нагайками, с десяток армян, которые почему-то тоже считали себя здесь казаками, дав присягу войску Донскому, а теперь и непризнанной Новороссии. Было так же пятеро осетин и двое чеченцев, один из которых полукровка.

      Дисциплина хромала. Казаки, люди вольные, заразили всех ростовской феней, и этот жаргон служил в сформированном подразделении командным языком. А за командира у нас был атаман Пугач. Из тех, кто не признавал власть Снайпера ни в какую. Тот еще «жужик». Равных ему в неологизмах и терках не было. Он ходил в тельнике, хоть и не служил в ВДВ. Поговаривали, что занимался он до войны охранным бизнесом, не очень законным земельным рейдерством в станицах.

      Ко мне, как к практически уволенному корабельному офицеру ВМФ, оказавшемуся в зоне конфликта по доброй воле, будучи в очередном отпуске, и не вернувшегося в часть по его окончании, Пугач относился с опаской, хоть я и не мог соперничать с ним в авторитетности и поэтому не претендовал на его верховенство. Видно чувствовал Пугач, что мне, человеку, лояльному к вольнице, не по нутру абсолютная анархия. Я хоть и не вернулся на «коробку» в срок, но сделал это, во-первых, уже будучи под сокращением, а, во-вторых, в лице командира нашего отправленного на списание сторожевика я нашел полное единомыслие. Кэп так и сказал: «Прикрывать буду, сколько смогу. Защищая Донбасс, ты Крым защищаешь! Отмажу…»

      Знал я, что когда-нибудь мы схлестнемся с Пугачем в чем-то неразрешимом, но не ведал, что очень скоро. Возможно в спорах с атаманом о единоначалии, об острой необходимости объединения всех отрядов под единым тактическим руководством, о моем прилюдном определении атамана как полевого командира заслуженного, но средней руки, родилось это неприятие. Нелюбовь ко мне присутствовала и в его ближнем круге, я раздражал многих, но это не была лютая ненависть. Да и соглашались со мной некоторые. В курилках, тихо, советуя, правда, не лезть на рожон.