ТОП просматриваемых книг сайта:
Заколдованная душегрея. Далия Трускиновская
Читать онлайн.Название Заколдованная душегрея
Год выпуска 2000
isbn
Автор произведения Далия Трускиновская
Серия Государевы конюхи
Издательство Снежный Ком
Парень вымахал с оглоблю и обликом смахивал на щенка с крупными лапами. Лицом он был нехорош – все дело портил крупный нос, к кончику утолщенный, наподобие раздвоенной шишечки, и даже малость съехавший набок. Получалось, что и рот, и подбородок, еще только тоскующий о бороде, тоже слегка набекрень. С волосами же была морока – хоть под коровий язык подставляй, гладко лежать не желали, пушились, чуть ветерком потянет – и вставали дымчатым облаком. Потому Данилка был обречен постоянно носить шапку или хоть ремешок, стягивавший волосы по лбу.
Нехорош-то на рожу нехорош, да вот глазищи темно-карие – мало чем поменьше, чем у кровного персидского аргамака, и цвет тот же, и упрямство в них то же порой замечалось…
А ежели бы кто дал себе труд приглядеться к парню, которого в Аргамачьих конюшнях считали малость отупевшим от нелегкой работы, то и обнаружились бы немалые залежи того упрямства.
– Тебе что следовало подьячему отвечать? Что государевых конюшен стряпчий конюх Родька Анофриев послан с жеребцами на кобыличью конюшню в Давыдково! – отдавал запоздалое распоряжение дед. – Или лучше в Великое, оно вроде подальше. Кобылкам там, мол, невтерпеж! Нешто подьячий за ним туда погонится? И все одно туда коней уж водить стали. А ты, дурья башка, и рад стараться, – извольте, мол, Пантелей Григорьич, он тут же, от трудов праведных отдыхает!
Когда Конюшенного приказа подьячий Пантелей Бухвостов остановился за два шага от почивавшего на душистом сене Родьки, когда окликнул дважды и трижды, но ответа не дождался, когда присел наконец, отводя руками разом полы шубы и однорядки, и, вытянув шею, громко принюхался, Данилка и сам понял свою ошибку.
За пьянство при исполнении государевой службы по головке никого не гладили. Порой на государя Алексея Михайловича такая страсть к праведности нападала – только держись. Родька же был пьян наипьянейшим образом, пьян в стельку, пьян в дрист, до полнейшего и длительного бесчувствия. И как только до конюшен добрел, как только аргамаку под копыта не свалился, а в сено закопался, – уму непостижимо.
Главное – никого из старших рядом не случилось, чтобы подьячего с почтением увести, ласковенько уговаривая, да при этом еще два, но лучше три алтына совсем незаметненько из руки в руку передать, как если бы ненароком, бессознательно…
Красная же цена подьячему Бухвостову – пять алтынов! За такие деньги он кому хошь угодит.
– И все бы сказали – да, мол, послан с жеребцами со вчерашнего дня, повел после обеда, потому как с утра мыты, мокрого аргамака на мороз только круглый дурак выведет, там, в Давыдкове, видать, и заночевал. Охота была подьячему проверять, где Родька ночевал! Нанялся он Родькино девство блюсти, что ли?!? А коли что – тебя бы, дурака, в Давыдково послали – предупредить. Ночевал, мол, и утром, поев, ушел!
Родька не впервые прихвачен был в беспробудном состоянии. Но – своими. Бывало, не только до обеда, а и целые сутки отсыпался. Дед Акишев сам ругал его ругательски и клял разнообразно, однако выгони Родьку с конюшни – что жена, Татьяна, и шестеро чад, есть-пить будут? Татьяна же – дедкина внучка, вот и понимай… Конюхи меж собой роднились и друг дружку прикрывали.
Государь, Алексей Михайлович, это негласно одобрял. Вроде и сурово прикрикнет, а ясно же – любя! Вроде и недовольно покрутит носом, а не мрачнеет румяное круглое личико. Без слов видно – одобряет!
Ибо то, что конюхи в любом деле навычны были друг дружку прикрывать, как раз и входило в сокровенные государевы замыслы…
Как Данилка угодил на Аргамачьи конюшни – это была история грустная, с какого конца ни глянь. В сто шестьдесят третьем от сотворения мира, чтоб не соврать, году вздумал государь воевать Смоленщину, и был к нему милостив Бог – и Белая Русь, и Литва склонились под его государеву руку. А в сто шестьдесят четвертом году, когда избыли все последствия чумного сидения, наконец привели на Москву белорусский полон – посадских людей, которые сами себя звали мещанами. Расселились эти горемыки по дворам, где которого за гроши приютили, и стали искать себе пропитания. Тут и пожаловали в Конюшенный приказ батька с сыном. Батька сказался оршанским шляхтичем по прозванью Менжик, да потом проболтался – конями, оказалось, торговал, а более – менял. Божился, что умеет ходить и за верховыми, и за возниками, и за жеребыми кобылами, сдуру сперва просился на государевы Аргамачьи конюшни, что в самом Кремле, потом рад был и в Даниловское, и в Уславцево, но взять его не взяли – отговорились, мол, своих девать некуда, а про себя рассудили – кто его разберет, человек неведомый и уж больно шустрый…
В поисках места обошел за осень Менжик едва ли не все подмосковные кобыличьи конюшни. Побывал в Давыдкове, в Александровской и Гавриловской слободах, в Хорошеве. И всюду – безуспешно, как будто впереди него от Аргамачьих и от Больших, что в Чертолье, конюшен весть неслась – не брать, и все тут. А в ином он, видать, ничего не смыслил, и просился смотреть за конями до того отчаянно, как если бы это было его единственным спасением.
Батьку-то