LITMIR.BIZ

      За голос льда, за цвет, за весть

      Живут огнем твои бокалы,

      И луч, во звон преображенный, здесь

      Восторженней январского оскала.

      Не поцелуй твой жертвенный пирог —

      Сам голод с золотыми вензелями.

      Москва, благословен твой скоморох,

      Повисший погремушкой над яслями.

      ***

      Оттого, что крылаты и вежливы звери,

      А в огнях кутежа близоруки и горды,

      Их вгоняют в соблазн, не считая потерь,

      И целуют, целуют их мокрые морды…

      ***

      В неуютной тетради давно уж нерусского городка

      С грузными зимами и нечесаных рожиц колючками

      В людной зале, где Бог не бывал никогда,

      Где не шумит детвора и красавицы делают ручкой,

      Где сырость котельной, устав, уже сделалась ветошью,

      Но с выдумкой клянчит и паром пугает,

      Где всласть не живут уж, но все еще сплетничают

      И под лестницей по стаканчику пропускают,

      Где уже не предложат зайти, но еще улыбнутся,

      И оплывают в кофейной золе заводы и баржи.

      Где и до крови себя ущипнув, невозможно проснуться,

      Но Морфей хоть немил и плюгав, все ж ухожен и важен,

      Так вот в этой тетради при всей немоте,

      При унынье затей и несчастье напрасности

      Начертал, видно, спьяну, один грамотей:

      Пусть утра туманны, но жизнь-то прекрасна.

      ***

      О, как я грешен, Господи, мне даже снится пыль!

      Я грешен тем уже, что собираю звуки

      На складках, в ржавчине иль в хромоте посыльного,

      Пропахшего подъездом и разлукой.

      Я грешен тем уж, что припоминаю

      И правлю репортажи с робких этажей,

      Где шаркают и шьют, и пасмурно обычно, и светает

      Чуть позже, и зевают в неглиже.

      Я грешен. Прячу тишине в карманы

      Сухарики и ухожу не помня луж,

      На гул жилья, на кашель к океану,

      Где вихрем огоньков улитки душ.

      Мой грех, мои труды есть воплощенный случай,

      В них все – поминки по наивной чехарде.

      Когда нарядные еще великомученики

      Влюблялись и не ведали пределов.

      В грехе моем еще музыка спорит

      С гармонией ступенек и шедрот,

      В нем вечер – дом, охота – горе,

      А завещание – звуков хоровод.

      Доченьке Наташе

      От невзрачности до звона

      Загулявшее окно

      Тешит рамочкой казенной

      Свет и воздух заодно.

      Запускай свои узоры

      За подкладку колготы,

      Ветер – Юлька-беспризорник