ТОП просматриваемых книг сайта:
Довжик. Василь Быков
Читать онлайн.
Неподалеку от центрального входа вдоль дорожки высился недлинный ряд одинаковых «парусов», с красными звездами на верхушках и увеличенными портретами молодых людей на лицевых сторонах стел. Это – афганцы, все в лихо заломленных на ухо беретах, полосатых тельняшках на распахнутой груди. А двое даже с непременным другом боевой поры – автоматом Калашникова в цепко сжатых спецназовских руках. Некоторые беспечно улыбаются, по-видимому, еще не догадываясь, что по прошествии недолгого времени суждено им превратиться из бравых победителей «духов» в банальные издержки живучей идеологии братской помощи.
А через дорогу, напротив – иная группа памятников, побогаче и впечатлительнее, – массивные монолиты, преимущественно из черного полированного базальта, с поясными портретами парней в красиво лоснящейся на зеркальных плоскостях коже и надписями определенного толка. «Твой успех обмываем без тебя, Бобок», «Косой, мы отомстили», «Жди меня, лапка, и я вернусь. Твоя Разявка», – значится на полированных боках монументов, обнесенных тяжелыми цепями с медными шарами по углам. Это – издержки короткой и бурной эпохи начального перераспределения капиталов.
Макаревич медленно шел по дорожке, умиротворенно созерцая материальные плоды человеческой тщеты, лениво предаваясь печальным размышлениям о бренности земного. А равно – о загадочности потустороннего, когда тело остается на этом вот бывшем совхозном поле, а душа отлетает куда-то. Но куда? – вопрос, на который человечество так и не нашло убедительного ответа за все века своего существования. Видно, очень жесткое табу лежит на этой загадке, разгадать которую не дано. И Макаревич думал, что вполне может статься, что до сих пор не разгаданного просто не существует, и всякая человеческая жизнь банальным образом и заканчивается на таком вот кладбище. Разве поживет недолго в памяти двух-трех поколений близких и уйдет в небытие. Навсегда и безвозвратно. Так стоит ли тщиться с памятниками, стелами и выгородками? К тому же, согласно коммунальным законам, кладбища лет через пятьдесят ликвидируются, чтобы опять превратиться в территорию под очередную новостройку или стадион для футболистов, продолжал размышлять Макаревич, углубляясь в кладбищенские дебри. Он искал нужную ему могилу, место которой запомнил плохо, да и топография местности очень изменилась за полтора десятка лет, какие он здесь не был. Помнится, хоронили зимой, могила утопала в глубоком снегу, дул холодный морозный ветер, они все промерзли, пока говорили речи, и, поспешно забросав могилу комьями мерзлой земли, побежали в поджидавший их на дороге автобус.
С тех пор он здесь не был.
И видно, зря не был. Все-таки, пока жив, на кладбище, как и в церкви, надобно бывать чаще и вовсе не ради покойников или Господа Бога – для себя. По существу, как и покойники, ты тоже в большей степени принадлежишь прошлому, куда, за неимением будущего, рано или поздно вернешься из своего суетного, неуловимого настоящего, которого, вполне возможно, тоже не существует. Вместо него – сплошные иллюзии, стремительные ласточки, проносящиеся в сумеречном потоке сознания. То ли дело – твое хорошее или плохое прошлое, лежащее в душе каменной глыбой, над которым никто не властен – ни природа, ни закон, ни начальство.
Глядя на скопище разноликих могил и надгробий, необыкновенно стесненных даже на этом просторном кладбище, Макаревич думал: и тут теснота, и тут нет свободы. Мало ее было при жизни, не стало больше и на кладбище. Может, она людям и не нужна? Может, их влечет лишь сладостный процесс борьбы за свободу, достигнув которой, они тут же начинают строить из нее клетку в виде фашизма, тоталитаризма, тюрьмы и армии. Свобода становится уделом только бомжей, которые от нее также не всегда в восторге.
Макаревич прошел десятка два могильных рядов, скользя рассеянным взглядом по кладбищенскому разнообразию. Или однообразию, что на кладбище, пожалуй, одно и то же. Местами между могилами видны были люди, преимущественно женщины, – убирали, обустраивали, украшали последние пристанища близких. Скорбный, но и благородный труд – без расчета на вознаграждение, от чистого сердца. Оттого, наверно, некоторые могилки из тех, что поближе к дорожке, выглядели так празднично прибранными, чистенькими, с цветочками за оградкой, свежеокрашенной в темные тона. На мраморе то тут, то там торжественно отливали золотом подведенные надписи – дорогому такому-то от любящей вдовы и детей… От преданного коллектива сотрудников… На высоком угловом, несколько шире, чем обычно, «парусе» матово светился тройной портрет похороненных – взрослый и две детские головки. Макаревич горестно отвел взгляд, скорее всего – трагические жертвы дорог, неизбежная плата за запоздалую автомобилизацию, в которую бросились люди, не обеспеченные ни безопасной техникой, ни хорошими дорогами. Иначе почему у нас, где количество автомобилей в десять раз меньше, чем в Штатах, смертность на дорогах в два раза выше?
Слава Богу, его покойник умер в собственной постели, окруженный любящей семьей, преданными сотрудниками по институту, которым он руководил много лет. Не обойденный также вниманием властей, регулярно награждавших