Творчество А.С. Пушкина в контексте христианской аксиологии - Н. П. Жилина

Скачать книгу

падшем на войне.

[Пушкин, 4, 192].

      Неожиданное сравнение выводит чувство Гирея из сферы чистой эротики, снова обращая читателя к иному уровню осмысления событий, описанных в поэме. В то же время событийно-финальные описания эксплицируют и важнейшие особенности авторской аксиологической системы: становится понятно, что сакрализованная романтическим мировоззрением грандиозная и всепобеждающая стихия любовной страсти в авторском сознании ни в коей мере не может быть сопоставима с высшими духовными ценностями горнего мира.

      В эпилоге, со сменой событийно-фабульного хронотопа, бахчисарайский дворец возникает уже в момент реального посещения его поэтом, в совершенно другую эпоху, отделенную от описанных событий огромной исторической дистанцией:

      Я посетил Бахчисарая

      В забвенье дремлющий дворец.

      Среди безмолвных переходов

      Бродил я там, где, бич народов,

      Татарин буйный пировал

      И после ужасов набега

      В роскошной лени утопал.

[Пушкин, 4, 193]

      «В забвенье дремлющий дворец», только воображением поэта восстановленный в деталях, давно утраченных в реальности, предстает теперь перед читателем как свидетельство краткости и преходящести всего земного:

      Еще поныне дышит нега

      В пустых покоях и садах;

      Играют волны, рдеют розы,

      И вьются виноградны лозы,

      И злато блещет на стенах.

      Я видел ветхие решетки,

      За коими, в своей весне,

      Янтарны разбирая четки,

      Вздыхали жены в тишине.

[Пушкин, 4, 193].

      Композиционно примыкающий к описанию дворца образ «ханского кладбища», его надгробных столбов, гласящих «завет судьбы», возникает как напоминание об ином измерении земных событий человеческой жизни и истории, как знак Вечности, введением которой изменяется угол зрения на все описанное в поэме:

      Я видел ханское кладбище,

      Владык последнее жилище.

      Сии надгробные столбы,

      Венчанны мраморной чалмою,

      Казалось мне, завет судьбы

      Гласили внятною молвою.

[Пушкин, 4, 193].

      Риторические вопросы «Где скрылись ханы? Где гарем?», возникающие затем в элегически окрашенных раздумьях автора и напрямую выводящие читателя к проблемам смысла жизни, бытия человеческого, акцентируют эту религиозно-философскую направленность авторских размышлений, неожиданно сменяющуюся резким сдвигом в другую плоскость:

      Где скрылись ханы? Где гарем?

      Кругом все тихо, все уныло,

      Все изменилось… но не тем

      В то время сердце полно было…

[Пушкин, 4, 193]

      Теперь уже сам автор, оказавшийся в силовом поле любовного чувства и испытывающий его сильнейшее воздействие, предпринимает безуспешные попытки выйти из-под власти этого «безумства». Однако в финальной строфе поэмы вновь происходит смена хронотопа, и читатель вместе с автором переносится в воображаемую реальность будущего посещения Тавриды:

      Поклонник муз, поклонник мира,

      Забыв

Скачать книгу