LITMIR.BIZ

      От других мне хвала – что зола.

      От тебя и хула – похвала.

      Он, сам себя сравнивший с конским глазом,

      Косится, смотрит, видит, узнает,

      И вот уже расплавленным алмазом

      Сияют лужи, изнывает лед.

      В лиловой мгле покоятся задворки,

      Платформы, бревна, листья, облака.

      Свист паровоза, хруст арбузной корки,

      В душистой лайке робкая рука.

      Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем

      И вдруг притихнет, – это значит, он

      Пугливо пробирается по хвоям,

      Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.

      И это значит, он считает зерна

      В пустых колосьях, это значит, он

      К плите дарьяльской, проклятой и черной,

      Опять пришел с каких-то похорон.

      И снова жжет московская истома,

      Звенит вдали смертельный бубенец…

      Кто заблудился в двух шагах от дома,

      Где снег по пояс и всему конец…

      За то, что дым сравнил с Лаокооном,

      Кладбищенский воспел чертополох,

      За то, что мир наполнил новым звоном

      В пространстве новом отраженных строф, —

      Он награжден каким-то вечным детством,

      Той щедростью и зоркостью светил,

      И вся земля была его наследством,

      А он ее со всеми разделил.

      Из тюремных ворот,

      Из заохтенских болот,

      Путем нехоженым,

      Лугом некошеным,

      Сквозь ночной кордон,

      Под пасхальный звон,

      Незваный,

      Несуженый, —

      Приди ко мне ужинать.

      Одни глядятся в ласковые взоры,

      Другие пьют до солнечных лучей,

      А я всю ночь веду переговоры

      С неукротимой совестью своей.

      Я говорю: «Твое несу я бремя

      Тяжелое, ты знаешь, сколько лет».

      Но для нее не существует время,

      И для нее пространства в мире нет.

      И снова черный масленичный вечер,

      Зловещий парк, неспешный бег коня.

      И полный счастья и веселья ветер,

      С небесных круч слетевший на меня.

      А надо мной спокойный и двурогий

      Стоит свидетель… о, туда, туда,

      По древней подкапризовой дороге,

      Где лебеди и мертвая вода.

      От тебя я сердце скрыла,

      Словно бросила в Неву…

      Прирученной и бескрылой

      Я в дому твоем живу.

      Только… ночью слышу скрипы.

      Что там – в сумраках чужих?

      Шереметьевские липы…

      Перекличка домовых…

      Осторожно подступает,

      Как журчание воды,

      К уху жарко приникает

      Черный шепоток беды —

      И бормочет, словно дело

      Ей всю ночь возиться тут:

      «Ты уюта захотела,

      Знаешь, где он – твой уют?»