LITMIR.BIZ

      Те, кто на Сходне тусил,

      во сне умирали,

      так говорила Лу.

      Спрашивала:

      тебе не страшно?

      Страшно не было. Я не тусила. Работала,

      пока училась во МГЛУ.

      Топала к остановке, за день устав и остыв.

      И в переходе на Сходне слышала стёртый мотив.

      Стёртый. Длинные волосы, чуть подбитый оскал.

      Под Киша и Гражданку вечно с гитарой аскал.

      Девок брал на руки, по переходу кружил.

      – Лёгкая!..

      (Лёгкая, ага. С понтом.)

      Впрочем, и он там…

      – Лёха, пусти!

      Он не тусил там. Он жил.

      А потом его сбила фура.

      Он лишился руки.

      Но нас направили совсем в другое отделение.

      Нас направили в психиатрию.

      С двух до пяти, стеклянную тару нельзя и курить.

      Лёх, как же так…

      Лёх, ты можешь уже говорить?

      – А ведь тогда, на Чистяках,

      я ему отказала.

      Он и тогда носил меня на руках,

      дембель, только с вокзала.

      Спрашивал:

      Лу, ты будешь со мной гулять?

      Но он без хаера страшный был…

      Блять.

      А сейчас он с хаером и без руки.

      Чёртова фура.

      Чёртов район реки.

      Часы посещений – с двух до пяти…

      – Лёха, прости.

      Дура.

      Было у тебя не чудетство, просится рифма не та.

      Была у тебя густая болотная темнота.

      Тебя считали тихоней, слабой, местами ку-ку,

      а ты считала нормальным, когда дерутся по трезвяку.

      Тебя считали стервой, ледышкой, вообще ханжой,

      а ты всего лишь тряслась от руки чужой.

      В десятом – прозрение: надо что-то менять.

      Дошло-таки, прелесть, но как же оставить мать?

      Так и жила, клеем латая картонный щит,

      в конце концов выкинула: вряд ли переборщит.

      Так и тянула иглы из слабой груди,

      яд выводила – без него пусто, поди.

      – Эй, чего грустная? Ну-ка держись там!

      Лишь бы. Лишь бы не. Лишь бы не стать садистом.

      …Выросла. Вышла. Оставила не за спиной.

      Оставила там, в парадигме какой-то иной.

      Молчишь. Не от жалости к извергам-упырям.

      Просто ты знаешь, что́ тебе скажут.

      Ну прям!

      Ты такая спокойная, будто в теплице росла.

      Ты что, прозаик, не можешь без вымысла?

      И появился он. Секунда глаза в глаза.

      И вы понимаете оба. Что за…?

      У вас одно прошлое на двоих.

      Но ты спокойна.

      Он – псих.

      Путь человека всё же тернист и неисповедим.

      А может, он просто не смог создать себе парадигм.

      И он, с ядом, с иглами, видит в тебе врага.

      Солидарность? С иглами? С ядом?

      Ага!

      И он нападает. А ты слышишь сдавленный смех.

      Ты стала сильной, но не для всех.

      А тебе все вокруг: забей, он не виноват,

      посмотри на него, он же неадекват.

      Тяжко ему приходилось наверняка.

      Тебе не понять, мелкая ты пока.

      Было у тебя не чудетство, просится рифма не та.

      Была у тебя густая болотная темнота.

      Тебя считали тихоней, слабой, местами ку-ку,

      а ты считала нормальным, когда дерутся по трезвяку.

      Эй, чего грустная? Ну-ка держись там!

      Лишь бы.

      Лишь бы не.

      Лишь бы не стать садистом…

      В эту субботу пришла вселенская муть,

      в эту субботу я прилегла вздремнуть.

      Сон мой хранил от сора и мысленного гнилья

      кот Павел – хранитель древнего знания, серый судья.

      Кот Павел, как тёзка, царь-самодур,