LITMIR.BIZ

Скачать книгу

      Император уже выругался: «Зачем нужна тайная полиция, если она…» Добрейший Василий Андреевич Жуковский написал свое гневное обвинение: «Государь хотел… а Вы…»

      Бенкендорф, как обычно, промолчал. Он вообще предпочитал молчать – не значит не имел своего мнения.

      Публика пошумела и забыла: современники относились к Пушкину далеко не так трепетно, как потомки.

      Но был еще высший Судия, перед Которым предстояло отвечать за «не уберегли».

      Уже догадываются, что пожар Зимнего дворца в ночь с 17 на 18 декабря 1837 г. был своего рода расплатой. К ней следовало бы присоединить болезнь, постигшую шефа жандармов в первых числах марта. За несколько лет до описанных событий, сразу после возвращения императора из-за границы, во время смотра, Бенкендорф вылетел из седла. Над ним пронеслась вся кавалькада кирасир, и если бы он не «родился в рубашке», как часто говорил государь, ушибами дело бы не ограничилось. Тогда сплетничали, что роковое событие предвещает падение при дворе. Ошиблись.

      Но вот в 1837 г. болезнь от переутомления настигла Александра Христофоровича. После заседания Государственного совета он лег дома на диван, задумался о том, что уже лет тридцать не был в отпуске, и не смог подняться.

      Справляться о его здоровье пришли толпы очень бедных просителей, дела которых Корпус жандармов решил безденежно[1]. «Я имел счастье заживо услышать похвальное надгробное слово… – не без иронии вспоминал Бенкендорф. – При той должности, которую я занимал, это служило, конечно, самым блестящим отчетом за 11-летнее мое управление, и думаю, что я был едва ли не первый из всех начальников тайной полиции, которого смерти страшились и которого не преследовали на краю гроба ни одною жалобою… Двое из моих товарищей, стоявшие на высших ступенях службы и никогда не скрывавшие ненависти своей к моему месту (министры юстиции и внутренних дел Д. Н. Блудов и Д. В. Дашков. – О. Е.), к которой, быть может, немного примешивалась и зависть, к моему значению у престола, оба сказали мне, что кладут оружие перед этим единодушным сочувствием публики».

      Однако, хотя Александр Христофорович и выздоровел, к активной государственной деятельности он не вернулся. Прерываются и его записки, в которых, кстати, о Пушкине нет ни слова. Обычно Бенкендорф либо говорил о людях хорошо, либо не давал характеристик. В данном случае молчание красноречиво. Хорошего он сказать не мог.

      Николай I сохранял за другом прежние должности, отправлял на воды. А когда в 1844 г. тот скончался, сам попросил священника вставить в речь несколько слов о роковом годе: государь потерял дочь и старого друга. Слова: «Он ни с кем меня не поссорил и со многими примирил» – лучшая похвала главе тайной полиции в устах такого строгого монарха, как Николай I.

      По многим оговоркам в письмах Пушкина видно, что и с ним государя «примиряли», по крайней мере не ссорили.

      У Настоящего нет другого способа познания Прошлого, кроме как «размывая» то одно, то другое «окно», замазанное побелкой времени. Такими окнами в отношении XIX в. были война 1812 года, движение декабристов, Пушкиниана. Собранные знания перекрещивались, вступая то в концерт, то в резонанс друг с другом. Переполняя авторские «корзины», они взрывали собой концепции. Заставляли создавать новые, которые, впрочем, тоже в свой срок отходили в тень.

      Нечто похожее творится сейчас с Николаевской эпохой – временем русского ампира, абсолютного, но тревожного могущества – «гордого доверия» – апогея империи. Изменение восприятия происходит главным образом благодаря введению в научный оборот ранее неизвестных источников – писем, дневников, мемуарных свидетельств, законодательных актов, массовых документов. Не стоит сбрасывать со счетов и возрастное изменение культуры – мы старше, а следовательно, снисходительнее. Кроме того, играет роль удаление от объекта – большое видится на расстоянии. Тот факт, что за плечами у наших современников период тоталитарного отказа от части знаний о Прошлом, тоже добавляет прочитанному новизны.

      Долгие годы схема «душителей» «прекрасных порывов», с одной стороны, и благородных жертв «самовластья» – с другой, оставалась единственно возможной. Император Николай I благодаря традиции, заложенной еще академиком Е. В. Тарле и развитой его учениками, воспринимался как человек «непроходимо невежественный», что, мягко говоря, не соответствовало истине. Или как «палач холодный». А его окружение – как «сатрапы» без чести и дарований. Для закрепления этой картины было потрачено множество, в том числе и художественных, средств.

      Между тем деятели той эпохи – А. Х. Бенкендорф, И. Ф. Пасквич, А. И. Чернышев, Е. Ф. Канкрин, П. Д. Киселев, М. С. Воронцов – люди, более чем заслуживающие интереса, а часто и благодарности потомков.

      Открывающаяся реальность ярче и богаче привычной схемы. Приведем один пример. До наших дней сохранился исторический анекдот:

      «Жена одного важного генерала, знаменитого придворной ловкостью, любила, как и сам генерал, как и льстецы, выдавать его за героя, тем более что ему удалось в компанию 14-го года с партиею казаков… занять никем не защищенный немецкий городок… Жена, заехав

Скачать книгу