LITMIR.BIZ

      Мой мир от белого был слеп,

      как будто новый лист альбомный.

      Шёл за окном бессрочный снег,

      его я помню.

      Стыл почты синий козырёк,

      фонарь выхватывал идущих,

      а снег обрушивался, тёк,

      был безусловным, вездесущим.

      Был день, и белые коньки,

      и двор метелями освистан.

      Птиц беспокойных угольки

      и батареи бок ребристый.

      На свежем инее в окне

      продавлен тёплый след ладошек.

      …Я там была, был мир во мне,

      чай байховый, сервиз в горошек.

      Время такое – стоишь на ветру,

      мимо и горе, и радость.

      Котик учёный, скажи дураку —

      облако, сон или старость?

      Выдохнешь слово – несёшь чепуху —

      буквы на тоненьких ножках.

      Котик учёный, что там, наверху,

      на разноцветных обложках?

      Что ты там видишь, роняя слезу,

      солнечный миг рыжехвостый?

      Падают звёзды – звезда на звезду —

      в тень безучастной берёзы.

      Скрипнет на лестнице тёмная мгла —

      древняя, в общем, музыка.

      Осень сберечь никого не смогла,

      ты не в ответе, мурлыка.

      твердь ледяная картонные дни

      было бы облако где мы одни

      бледные жалкие произрастаем

      и засыпаем в ладонях трамвайных

      в хрипло урчащем его животе

      на неизвестной звучим частоте

      пробуем слов колокольцы литые

      кто мы такие звенит кто такие

      чудится разное тим-тирли-бом

      в холод стекла упираемся лбом

      слившись с пейзажем по-зимнему млечным

      едем о важном тоскуем о вечном

      В этой осени тихой – в карманах пустующей улицы,

      где с любой стороны так удобно пробраться тоске, —

      дайте света, включите мне свет, чтоб от света зажмуриться

      (как пластинку заело – три раза сказала про свет).

      Чтобы только взмахну рукавом – и стихи мои белые

      полетели, как стайка подросших за лето гусят.

      Вот я сяду скучать под раскидистым мокнущим деревом,

      а они в тонком небе гогочут и дальше летят.

      Чтоб любимый меня обнимал и про счастье загадывал,

      пусть по телу от крепких объятий – и нега, и дрожь…

      А на улице, шаркая ножкой, резвился и падал бы

      в лёгкой куртке распахнутой юный, отчаянный дождь.

      Ещё бы свет… Но сумерки – хоть вой.

      Приходит волк в тебя, и вот он твой:

      от лап когтистых до опушки снега,

      до лунного мерцающего следа

      над серой непокрытой головой.

      И укусил бы за нос, за бочок.

      Но пальцы жжёт немеркнущий бычок…

      За всех живущих, плачущих, поющих,

      за нас с тобой, за то, чтоб стало лучше,

      гнусаво воет внутренний волчок.

      Идёт на снег, и снег идёт войной.

      Ну что ж ты ноешь, маленький, не ной.

      Во всём такая царственная бледность.

      И день иной, и век, и неизвестность,

      и вечность над зубастой головой…

      Мой непроглядный, сумеречный мой.

      Сумерки качнулись и погасли,

      вспыхнул свет на кончике ножа.

      До чего же птицы не напрасны,

      небо научившие дышать.

      Снег внутри пошёл, и стало зябко,

      настоящий тощий первый снег.

      Мимо сердца – сразу под лопаткой —

      лёд не лёд, во сне ли, не во сне.

      Осень начиналась сразу всюду:

      в голове, в распахнутом окне.

      Обходила яблоня по кругу

      сад и пропадала в глубине.

      Тишины звенящей было вдоволь.

      Только долговязый вдалеке

      говорил,

Скачать книгу