LITMIR.BIZ

      – Да и мука только оржаная… Не станешь ись оржаных-то…

      – Оржаных хоцу-у!

      – Ты, бабка, не перечь парню. Давай, затворяй калачи, а печь стружками подтопи…

      Бабка Паня загружает стружками печь и начинает творить калачи…

      Две пригоршни муки, яйцо, молочко…

      Через полчаса калачи готовы. Они и в самом деле непривлекательны… Черны и неказисты по форме. Но дух от них исходит волшебный. И я все-таки отодвигаю плошку с калачами.

      – Не хоцу-у колацей… – Ладно, – кряхтит дед. – Мы сейчас вместе станем пробу снимать. Неси, бабка, молоко из чулана.

      Он снимает фартук, и мы вместе с ним едим бабкины оржаные калачи, запивая холодным молоком…

      Вкусно! Дед уже хочет снова приняться за кадушку, но я не даю ему вернуться к любимому занятию.

      – Елку хоцу! – озвучиваю я следующее желание. – С игрушками!

      – Так ведь лето на дворе, Толюшка! Елки-то бывают зимой на Новый год! – пытается вразумить меня дед.

      – Сейчас хоцу-у!

      Дед идет на улицу, скрывается за сараем в лесочке. Через десять минут он несет вырубленную елку, сколачивает в сарайчике крестовину, и мы возвращаемся торжественно в избу.

      Украшать елку нечем. В ход идут пачки из-под махорки, папирос «Север» и «Звездочка», стружка, несколько фантиков от конфет и дедовы тряпицы, которыми он перевязывает порезанные в трудовом запале пальцы, недоеденный калач.

      Мы ставим елку посередь избы в том самом месте, в котором с утра гостило солнышко. Вот оно счастье: новогодняя елка в середине лета!

      В жаркой печи

      Меня моют в русской печи. Еще утром в ней полыхал огонь, стояли закопченные чугуны с картошкой, щами да кашами, а теперь печь свободна, зола и угли заметены и вынесены на поветь в железной тушилке, со двора принесена золотая солома, пахнущая морозом и хлебом, ее стелют на горячий под печи, сверху укладывают пару досок, на которые ставят таз с водой.

      Первой раздевается и залезает в печь матушка, потом дед с бабкой раздевают меня и подают в жаркую темную пещеру. Страшно, жарко, но скоро я привыкаю и мне даже приятен и жар, и запах горячей соломы, хлеба, каленой глины и золы.

      На шестке около устья стоит керосиновая лампа, свет едва проникает в чрево печки.

      По телу струится пот, мать охаживает меня березовым веником, потом моет голову, скорёхонько намыливает и распаренного, утомленного жарой отправляет назад на свет божий. А там дед с бабкой тащат меня на мост, в сени, где окачивают холодной водой:

      – С гуся вода, с Толюшки худоба!

      …Повзрослев, я узнал, что мы жили тогда на границе Вологодской и Ярославской областей. Ярославские крестьяне до революции были в крепости у помещиков, потому и дома здесь были небольшими, бань не было. Помещики жалели, как мне думается, леса на крестьянские избы и бани. А потому здесь безо всяких церемоний мылись в печах и старые, и малые, молодые и взрослые.

      Мой отец работал директором сельской школы в деревне Ескино. Коллектив был молодежным. Молодые учительницы, приезжавшие в деревню после училищ и институтов, вынуждены были жить по квартирам в крестьянских домах. И в обязанности директора входила забота о бытовых условиях молодых специалистов.

      Однажды он шел к одной старушке, чтобы посмотреть на условия быта молодой специалистки. Старушка та сидела у окна и, увидев директора, замахала призывно рукой. Озорная была старушка. Печка у нее устьем в прихожую выходила. А из печки как раз молодуха вылезала после помывки. Батька-то мой порог переступил, а перед ним во всей красе – распаренная девица. И тот и другая так растерялись, что девица задом корчагу с углями раздавила, а отец пулей выскочил из избы и потом не знал, как на ту молодицу смотреть… Пока не женился на ней.

Скачать книгу