LITMIR.BIZ

Скачать книгу

едь нельзя сказать себе: «Начни с начала, дойди до конца и тут остановись»[1]. И где в действительности начало?

      В этом всегда кроется главная трудность для историка. Как определить исходный момент исторического периода? В данном случае точкой отсчета может служить визит отца Гормана к умирающей прихожанке. Или же один вечер в Челси.

      Коль скоро мне выпало писать большую часть повествования, я, пожалуй, с того вечера и начну.

      Глава 1

      РАССКАЗЫВАЕТ МАРК ИСТЕРБРУК

      1

      Автомат «эспрессо» шипел у меня за спиной, как рассерженная змея. Было в этом шипении что-то зловещее, дьявольщина какая-то. Пожалуй, размышлял я, любой шум теперь почти всегда вселяет тревогу, пугает. Грозный, устрашающий рев реактивных самолетов в небе над головой; тревожный грохот вагонов метро, когда поезд выползает из туннеля; гул нескончаемого потока городского транспорта, сотрясающий твой дом... Даже привычные звуки домашнего обихода, по сути безобидные, настораживают. Машины для мытья посуды, холодильники, скороварки, воющие пылесосы словно предупреждают: «Берегись! Я джинн, которого ты держишь в узде, но ослабь чуть-чуть поводья...»

      Опасный мир, поистине опасный.

      Я помешивал ароматный кофе в дымящейся передо мной чашке.

      – Закажете еще что-нибудь? Сандвич с ветчиной и бананом?

      Сочетание показалось мне не совсем обычным. Бананы для меня – воспоминание детства, либо же их подают на блюде посыпанными сахарной пудрой и облитыми пылающим ромом. Ветчина в моем представлении ассоциируется только с яичницей. Но раз в Челси принято есть бананово-ветчинные сандвичи, я не стал отказываться.

      Хоть я и жил в Челси, то есть снимал последние три месяца меблированную квартиру, я был здесь чужаком. Я работал над книгой о некоторых аспектах архитектуры периода Великих Моголов в Индии[2] и с тем же успехом, как в Челси, мог поселиться в Хемпстеде, Блумсбери, Стритеме[3]. Жил я обособленно, занятый только работой, не обращая внимания на то, что делается вокруг, соседями не интересовался, а они, в свою очередь, не проявляли ни малейшего интереса к моей особе.

      В тот вечер, однако, на меня напало отвращение к собственным трудам праведным, знакомое всем пишущим.

      Могольская архитектура, могольские императоры, могольские обычаи – увлекательнейшие проблемы вдруг показались мне тленом, прахом. Кому это нужно? С какой стати вздумалось мне заниматься этим?

      Я полистал страницы, перечитывая кое-что из написанного. Все скверно – слог отвратительный, скучища смертная. Кто бы ни изрек: «История – чушь» (кажется, Генри Форд?), он был совершенно прав.

      Отложив в сердцах рукопись, я встал и посмотрел на часы. Было около одиннадцати. Я попытался вспомнить, обедал ли сегодня, и по внутреннему ощущению понял – нет. Поел днем в «Атенеуме»[4], и с тех пор крошки во рту не было.

      Я заглянул в холодильник, увидел там несколько неаппетитных ломтиков отварного языка и решил – нужно пойти куда-нибудь перекусить. Вот как получилось, что я оказался на Кингз-роуд[5] и забрел в кафе-бар. Меня привлекла сияющая красным неоном надпись на витрине: «Луиджи». И теперь, восседая за стойкой, я разглядывал сандвич с ветчиной и бананом и предавался размышлениям о том, каким зловещим стал нынче любой шум, и о его влиянии на окружающую среду.

      Мысли эти почему-то вызвали у меня в памяти детские впечатления. Пантомима, представление для малышей. Убогая сцена, крышки люков в полу, Дейви Джонс[6] в клубах дыма выскакивает из ящика; в окнах появляются адские чудища, силы зла, бросая вызов Доброй Фее по имени Брильянтик (или что-то в этом роде). Та, в свою очередь, размахивает коротким жезлом, выкрикивает сдавленным голосом избитые истины о немеркнущей надежде и торжестве добра, предваряя этим гвоздь программы – финальную песенку. Ее затягивают хором все исполнители, и к сюжету пантомимы она не имеет ровным счетом никакого отношения.

      Мне вдруг подумалось: зло, пожалуй, всегда больше впечатляет, чем добро. Зло непременно рядится в необычные одежды. И стращает! И бросает вызов всему свету. Зыбкое, лишенное основы, оно вступает в противоборство с прочным, устойчивым, вечным – тем, что звучит в словах Доброй Феи. И в конце концов, рассуждал я, прочное, устойчивое по логике жизни неизменно побеждает. Это и есть залог успеха нехитрых детских феерий. И ему не помеха бездарные вирши и банальные монологи Доброй Феи, ее сдавленный скрипучий голосок. И даже то, что в заключительном песнопении слова вовсе ни к селу ни к городу: «Дорожка вьется по холмам, бежит к любимым мной местам». У таких артистов талант вроде бы невелик, но они почему-то убедительно показывают, как добро одерживает верх. Оканчивается представление всегда одинаково: труппа в полном составе, ведомая главными героями, спускается по лестнице к зрителям. Чудесная Фея Брильянтик – сама добродетель и христианское смирение – вовсе не рвется при этом быть первой (или в данном случае последней[7]).

Скачать книгу