Скачать книгу

студиях тех лет, о жене и сыне, о начале работы в школе – тоже вошли в книжку.

      И еще три истории о друзьях-поэтах.

      Так и сложилась эта книга:

      Моймаленькийсемейныйприквел

      Девятыйкласс. Втораяшкола

      Вкратцежизнь

      Трирассказапропоэтов

      В общем, получилось незатейливо: детство, отрочество, юность. Мои университеты. Вкратце жизнь.

      Конечно, хотелось бы и надо бы рассказать еще о многом, о многих.

      Да и жизнь продолжается.

      Евгений Бунимович

      Мой маленький семейный приквел

      В Сокольниках на катке (пенсионерам – скидка) обнаружилось, что Наташа до сих пор помнит:

      – рисунок на своем дошкольном платье для фигурного катания (белый бисер на красном вельвете);

      – какая там была застежка (три тугие пуговицы на левом плече);

      – как рейтузы подтягивала (велики были).

      И это еще не все.

      А я мало что помню, почти ничего.

      Но вот ведь – вспоминаю.

      Моя жизнь, мне и говорить.

      Про деда

      Не получается у меня спокойно пройти мимо канцелярского магазина. Люблю не могу всяческие блокноты, тетрадки, ежедневники, просто пачки бумаги…

      Это от деда. Дед Исаак был писчебумажником от Бога и любимую им бумагу верже мог отличить по запаху, на ощупь, на вкус и даже на слух – по шуршанию.

      Может, и стихи мои не потому, что пальцы просятся к перу, а потому, что перо – к бумаге.

      С парадного фотопортрета в картонной рамке с золотым тиснением на нас глядит холодноватым взором записной франт. По крайней мере, так мне казалось в эпоху советского ширпотреба. На самом деле просто прилично одетый дореволюционный господин. Менеджер среднего звена.

      Деда арестовали в Киеве, обвинили в троцкизме – по доносу его собственного секретаря, гарного парубка с комсомольским лицом.

      Парубок тут же был назначен на место деда, хотя бумагу верже едва ли отличал от туалетной, тогда как дед едва ли отличал Ленина от Троцкого, а левую оппозицию от правого уклона.

      Нрава дед был крутого. Во время погромов организовывал отряды самообороны. Когда следователь в очередной раз начал приставать к нему с этим неведомым троцкизмом, дед запустил в него чернильницей.

      Понятно, чем бы закончилась эта печальная история, если б в мутном потоке тогдашних доносов не подоспел еще один. На сей раз – от бдительных односельчан упомянутого парубка.

      Из нового доноса, теперь уже не на деда, а на его секретаря, следовало, что киевский комсомолец-разоблачитель сам являлся врагом народа, сыном кулака.

      Несчастный парень сбежал из дома, когда взяли его отца и всю семью, и теперь старался как мог выслужиться перед новыми властями. Вот и заложил деда.

      Это были еще не тотально расстрельные тридцатые. И деда – согласно тогдашней абсурдистской революционной логике – выпустили. Несмотря как на призрачный троцкизм, так и на вполне реальную чернильницу.

      После чего дед уже никогда никаких иллюзий по поводу происходящего вокруг не питал.

      В тот же день он запер на замок киевскую квартиру на задворках Крещатика, в глубине двора меж Фундуклеевской и Прорезной, и переехал с семьей от греха подальше в Москву, чтобы бесследно раствориться в еще более крупном и суматошном людском муравейнике.

      В Москве дед уже никак не светился, был мелким клерком, скромным совслужащим, и про бумагу верже я узнал в свое время вовсе не от него, а из известных мандельштамовских строк.

      Две почти нечитаемые газетные вырезки – одна о разоблачении троцкиста (деда), другая о разоблачении кулацкого сына (его секретаря) – выпали из двадцать девятого тома мрачновато-зеленого собрания сочинений плодовитого Чарльза Диккенса, когда мы с отцом переставляли книги из рассохшихся и уже не закрывавшихся старых шкафов на свежеприобретенные румынские полки.

      Другие обрывки истории семьи выпадали из многотомной книги судеб столь же редко и случайно.

      Мои дедушки и бабушки были детьми местечек: Вилейка, Воложин, Фастов… Там они и выучились – кто как смог.

      Воложинская иешива деда Исаака была весьма престижным заведением. Туда приезжали на учебу отовсюду (даже из Японии и Австралии). Формально ее закрыли еще до Первой мировой (как не соответствовавшую тогдашним стандартам образования), но дожила иешива до Второй.

      Последних учеников вместе с раввином расстреляли нацисты в сорок первом.

      Мне было лет десять (может, больше), когда в начале летних каникул мы пересекали на машине Белоруссию, направляясь к популярной среди тогдашней научно-технической интеллигенции Балтике, дабы, бродя по колено в холодном мелком море, прячась от ветра в песчаных

Скачать книгу