LITMIR.BIZ

      Но поговорить им не пришлось. Через два часа капитан Сорокин погиб в бою с прорвавшимися немцами. Легко раненый Игнатьев (осколок гранаты пробил ушанку, но лишь сорвал кожу на голове) подошёл к убитому.

      – Эх, Сорокин! – только и сказал он. – Вот и поговорили. Нечего больше выяснять. Земля тебе пухом!

      – Возьмёте на себя командование, товарищ старший лейтенант? – спросил невысокий скуластый сержант из группы Сорокина.

      – Нет, – качнул головой Игнатьев, – ты командуй, сержант. Лучше меня знаешь, что здесь и как. А мы…

      – В Крестцы вам теперь нужно, товарищ старший лейтенант, – сказал сержант. – Там станция, начальство сидит. Где вам сейчас штаб Первой Ударной искать? Не найдёте…

      – Вот и расскажешь, как до Крестцов добраться. Ну что, живой? – обратился старший лейтенант к Михаэлю. – Видел тебя в бою. Для такого, как ты, неплохо.

      «Как ты» – это надо было понимать шире: «Для такого еврея, как ты». Михаэль собирался с ответом, но Игнатьев переключился на докторшу.

      – Вы почему в укрытии не остались, Фира? Я же вам велел не высовываться.

      – Знаю. Но я – врач. Где я должна, по-вашему, находиться? Кто должен был раненых вытаскивать?

      – А то, что пуля – дура, вы знаете? Без вас бы вытащили. Вам там, где меньше опасности, надо быть, а вы под огонь…

      Эсфирь отвечала, но Михаэль уже не слушал. Он машинально отметил, что Фира, кажется, по-настоящему волнует Игнатьева, а сам всё ещё переживал недавний бой. Гитлеровец целился прямо в голову, но пулю, предназначавшуюся Михаэлю, принял на себя случайно высунувшийся вперёд боец. И хотя от Михаэля ничего не зависело, он вопреки здравому смыслу чувствовал себя виновником смерти совершенно неизвестного ему человека и не мог избавиться от этого ощущения. Что с ним случилось? Ведь это не первое сражение. Он уже повоевал под Таллином, под Москвой. Голос Игнатьева оторвал Михаэля от размышлений.

      – Гольдштейн! Выступаем! Тебя одного ждём!